Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ
В каюте теплохода под Нарымом он кричал, кривой, как Кутузов: «Я вот сдохну, и вы увидите мой портрет в рамочке в газетах, я это право уже заслужил. Но где вы тогда ни будете, где ни окажитесь, спойте песню. Эту. Одну. „Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…“ Ее одну спойте».
Кругло выпирало брюхо, стиснутое ремнями подтяжек. Наваливался на стол. Кричал, наваливаясь: «Я над нашей действительностью, как лебедь взлетел! Ах какие вчера взлетали над болотом лебеди! Генка, ты же видел! Твою мать, мой отец — алкоголик, мать утонула в тридцать первом, я по детским домам, по вшивым ФЗУ мотался. Я — детдомовец, голодный, холодный, контуженый, но несколько книг написал. Я сам себя сделал лебедем, Генка. Напиши о лебедях, как они летят над болотом!» Я написал.
Стихи ему нравились.
Пара фантастических рассказов, написанных Виктором Петровичем Астафьевым, не произвели никакого впечатления на читателей, но важно то, что этот великолепный образец истинного писателя с уважением относился ко всем жанрам: писал прозу, составлял поэтические антологии…
С Геной я как-то больше пообщался и очень уважительным к нему сделался, — писал Астафьев Е.Городецкому. — Я ведь, как всякий лапотник, самоуком всего добивавшийся, тайно и светло завидую вашему брату, имеющему такую великолепную эрудицию и образованность. Отсутствие таковой мучительно, мучит постоянно угнетающее чувство собственной неполноценности, а затем и грубые срывы, порой переходящие в хамство. Ты не смейся над этим, это я всерьез говорю! Правда, я не убежден, что образованность дает счастье бытия. Моя теория, что мой неграмотный дед Илья был счастливее всех образованных, ибо жил землею и счастлив был трудом и плодами земными, не противоречит всему, что я говорил выше, а лишь осложняет мое отношение к происходящему, однако лично меня угнетает полуобразованность, полукультура, упущенные возможности в молодости получить знания.
4
Сибирь…
Белый мамонт…
Жестокосердый монах…
Не знаю, почему все это засело в голове. Тем более что о мамонте я уже писал. В давнем-давнем рассказе «Снежное утро». Там два племени, встречаясь, находят, как бы изобретают первые абстрактные слова. Всего лишь небольшой фантастический рассказ. Но чтобы написать его, пришлось подумать над словами Вира Гордона Чайлда: «Сначала было дело, и это все, что археолог может надеяться постигнуть». Чтобы написать этот рассказ, надо было найти каменные наконечники стрел в доисторических слоях Кузбасса (хранятся в Музее материальной культуры, Москва), проштудировать работы Т.Верхувена, А.Быстрова, А.Лота, П.Дарасса, Г.Кларка, Л.Эгуа, С.Бродара и многих, многих других. Мне тогда казалось, что научиться писать — это и значит научиться писать. Не больше, не меньше. Но писатель Леонид Дмитриевич Платов (в 1958 году) объяснил все иначе, «…по поводу твоего „Утра“, — написал он мне. — Это, несомненно, свидетельство твоей одаренности. Юноше в 17 лет написать такое! Есть и размах, и настроение, и несколько хорошо, в ефре-мовской манере, написанных сцен (например, пляска девушки)… Но вот если бы ты с таким же старанием написал о себе, о своей работе, стремлениях, мечтаниях, срывах и удачах (вкрапляя, ежели тебе желательно, и куски «Утра», как фантазию молодого палеонтолога, как его размышления во время рассказа), это было бы совсем другое дело».
ЛЕОНИД ДМИТРИЕВИЧ
В московской квартире на проспекте Мира меня прежде всего удивил уют.
Хозяин походил на Дон-Кихота — тонкий, красивый. Я это чувствовал. И все вокруг выглядело вросшим в красивый уют — стеллажи с собраниями сочинений, ваза с фруктами, какие-то особенные занавески. Я приехал из Ленинграда после многих личных потрясений, был влюблен, все у меня не ладилось, а тут — чудесные книги, уют, ваза с фруктами. И необыкновенно доброжелательный, внимательный, пристально всматривающийся сквозь очки человек.
«Я тебя узнал, — сказал он. — Тощий и длинный. Таким тебя и представлял. Ешь яблоки и рассказывай. Типичный астеник, так я и думал. Учти, что в политике и в искусстве такие чаще всего становятся страдальцами. Тебе надо все бросить, работать, влюбляться в девушек, качать мышцы, забыть про университеты и про высокое предназначение. И еще, — подумав, почему-то добавил он, — никогда не копи в себе прошлого, научись забывать».
Он уже знал, что в Ленинграде я побывал у Анны Андреевны Ахматовой и у Александра Прокофьева, и потребовал: «Читай».
Все утро небо плакало, лишь к вечеру устало. О, как в саду Елагином тебя мне не хватало!
Аукнулось на Прачечном, откликнулось у Летнего, в котором мною начато неконченое лето.
Опять вдали аукнулось, а я не откликался. По темным переулкам к тебе, как ветер, рвался.
Темные решетки в золотых обводах. И лодки, лодки, лодки на потемневших водах.
И небо вправду плакало, и был неведом страх на острове Елагином. Еже писах — писах.
«Ты читаешь так, будто стихи у тебя записаны в одну строчку».
«А они так и записаны».
Он не стал спрашивать: почему?
Огорченно покачал головой:
«Ты поэт…»
«Это плохо?»
«Конечно. Поэзия мешает прозе. — Он всерьез так считал. — Поэзия и фантастике будет мешать. Поэзия — хищница. Она не терпит соперниц. У поэтов сам их образ жизни мешает глубокой работе. Понимаешь? Хорошо, что ты пока еще не хам, — смерил он меня оценивающим взглядом. — Обычно поэты — хамы. Есть у нас Сергей Островой. Пустышка, а держится императором. Странно, странно, что Долматовский напечатал твои стихи в „Смене“… Это высокомерный человек… Я бы ушел на твоем месте в газетчики. Прекрасная возможность увидеть мир. Раньше я сам много ездил, теперь сердце побаливает… Жалею, что после войны не остался в Ленинграде, была такая возможность. Ешь, ешь яблоки, — пододвинул он вазу. — Еще будет арбуз, а потом обед… Я, к сожалению, — признался он, не пишу больше фантастику, знаний не хватает… А если по гамбургскому счету то Ахматова — эпоха. Иван Антонович рядом с ней меркнет. Исчезающе малый блеск. Понимаешь? Совсем разные масштабы…
…научного образования у меня нет, — не без горечи писал он в письме. — Это очень мешает в работе над н/фант. книгами. Более 25 лет я проработал корреспондентом, преимущественно в комсомольской печати, и побывал кое-где, а главное, встречался со множеством интересных людей. Это и помогло мне написать несколько книг. — (Уверен, что Леонид Дмитриевич. хотел написать — несколько интересных книг, но он действительно не любил хвалиться. — Г. П. )— Первая моя повесть, приключенческая, об Америке — «Мальчик с веснушками» — печаталась в «Комсомольской правде» в 1936 и 1937 гг..
