Дэвид Зинделл - Экстр
При этом свете, слабом и холодном, Данло увидел, как Тамара, подойдя к вазе с рододендронами, вынула один цветок и переломила его стебель. Она взяла Данло за руку, сунула цветок в нее и сказала:
– Мне очень жаль – мы и правда были совсем близко.
В ту же ночь, когда они спали на шкурах в каминной, Тамара начала видеть сны. Данло проснулся от того, что она ворочалась, и стал гладить ее шелковистые волосы, вслушиваясь в ее тяжелое, неровное дыхание. Потом она принялась жалобно стонать и шептать странные, непонятные ему слова. Когда дело дошло до крика, Данло легонько прижал пальцы к ее губам, чтобы ее дух не вышел наружу и не заблудился во тьме, чтобы никогда, быть может, не вернуться обратно. Чувствуя пальцами ее жгучее дыхание, он склонился над ней и поцеловал ее разгоряченный лоб.
– Ш~ш, ми алашария ля, шанти, шанти, – прошептал он. – Усни, моя женщина, усни.
Но она так и не уснула – вернее, не погрузилась в прохладный, глубокий, целительный сон без сновидений, единственный подлинный сон, доступный человеку, как думают алалои (и цефики). Ее мучили яркие, бросающие в дрожь и пот видения. Ближе к утру она проснулась, крича и цепляясь за Данло, а потом припала к его груди и разрыдалась. Немного придя в себя, она дрожащим голосом рассказала ему свой сон, в котором дралась на ножах с каким-то безглазым мужчиной.
Она сказала, что убила его. Под небом, где горели три луны, полные и красные, как капли крови, она вонзила в безглазого свой нож и вырезала сердце у него из груди.
– Это было так реально, – сказала она. Они сидели на шкурах, и Данло держал ее за руки, а она со слезами на глазах говорила: – Никогда еще у меня не было такого реального сна.
Данло, выслушав ее рассказ, обратил особое внимание на три зловещие луны, под которыми Тамара, охваченная ужасом и ликованием, вела свой смертельный бой. По их конфигурации – Тамара сказала, что они стояли на небе низко, образуя равнобедренный треугольник, – он определил, что ей приснились знаменитые красные луны Кваллара. И это было странно, поскольку Тамара сказала, что никогда не видела фотографий этой мрачной планеты и не знала, что у Кваллара вообще есть луны.
– Все это было как будто не во сне, а наяву, – говорила она. – Когда я… убила этого человека, я взглянула на луны и почувствовала силу их притяжения. И кровь на ноже почувствовала, такую влажную, теплую – ужас, ужас. Как будто я бодрствовала во сне и переживала этот жуткий бой миг за мигом и не могла проснуться, потому что и не спала вовсе. Я переживала это раз за разом. Не знаю, как такое возможно, но это было так реально – слишком реально, чтобы не быть реальностью, вот что меня пугает. Я до сих пор ощущаю в ладонях его сердце, скользкое, окровавленное. И живое – оно еще билось, когда я взяла его в руки. Я не могу этого забыть, Данло, я никогда не забуду.
Она не отрываясь смотрела Данло в глаза и сжимала его руки в своих, как будто хотела убедиться, что в самом деле проснулась и он столь же реален, как твердые паркетины, на которых они сидели.
– Ты знаешь что-нибудь о шестнадцатом состоянии мнемоники? – спросил ее Данло.
– Не помню точно.
– Мнемоники называют его возвращением-сном. В нем, как и в шестьдесят первом, человек переживает заново какой-то момент своей памяти, но не наяву, а во сне. Возможно, ты просто перешла из одного режима возвращения в другой.
– Но если это только сон, значит, то, что мне снилось, нереально.
Тамара заглядывала ему в глаза с надеждой потерпевшего кораблекрушение, который ищет в небе знакомую звезду. Страх, переполнявший ее, передавался и Данло.
– Иногда сны бывают реальными, – тихо заметил он. – Иногда нам снится то, что мы помним. В состоянии возвращения-сна эти воспоминания так реальны, что нам кажется, будто мы переживаем их снова. В каком-то смысле так оно и есть.
Время тут ни при чем. Времени вообще нет. То, что было в реальности, реально сейчас и всегда будет реальным.
Тамара поразмыслила над этим и сказала:
– Но я никогда не была на Квалларе. И никогда никрго не убивала – я знаю. Как может быть то, что я видела, не просто сном? Как это может быть реальной памятью?
– Не знаю.
– О, Данло! Если это память, то чья? Уж точно не моя – скажи, что не моя, ну пожалуйста!
Но Данло не мог этого сказать, потому что это было бы неправдой. При этом он не до конца понимал, откуда могла взяться у Тамары подобная память. Его сердце отсчитало сто ударов, а он все сидел, держа Тамару за руку и гладя ее по голове. Снаружи слышался неумолкающий шум прибоя, и Данло в тысячный раз подумал: она – не она. Уже много дней он твердил эти слова про себя, словно мантру. Она не она, она не она – это вздымалось и опадало у него в уме, как лрибой. Он зналз что в этих трех словах заключена какая-то глубокая правда.
Он понял это в тот же момент, когда эта фраза впервые пришла ему в голову. Но только теперь, глядя на плачущую, потрясенную страшным сном Тамару, он понял, что эту правду следует понимать буквально, что это не метафора и даже не метафизическая формула, относящаяся к понятию личности.
Она – не Тамара. Эта мысль пронизала его как молния, и сознание того, что он знал это с самого начала, сделало боль еще острее. Его глаза это знали, и его руки, и ритмы его сердца. Данло потрогал ее волосы, ее смоченное слезами лицо. Это тело принадлежало не Тамаре, и память тоже, и душа. Но если так, то кто же она? Откуда она пришла? Что за душа у этой странной женщины, которая сидит, вцепившись в его руку, и ищет в нем разгадки тайны своей жизни?
Она та, кто она есть, подумдл Данло. Но она не человек – не совсем человек.
Да, она была нечто меньшее, чем человек, а может быть, и нечто большее. Как ни поразительно и ненавистно было для Данло это заключение, логика вела его к нему столь же уверенно, как кровавый след на снегу ведет охотника к раненому зверю. Данло от природы обладал логическим мышлением и любил логику, хотя и не выносил, когда другие использовали это опасное оружие в неблаговидных целях.
“Бритва нужна для того, чтобы бриться, – говорил ему фраваши, его учитель. – Чтобы исследовать аромат огнецвета, лучше воспользоваться носом”.
Логика – самое острое из орудий разума, но ей следует препарировать только то, правдивость чего подтверждают чувство и интуиция. Что, в сущности, мог подтвердить Данло?
Что Тамара – не та женщина, которую он любил в Невернесе.
Следовательно, она другая. Но что она такое? Вряд ли она могла быть слель-мимом. Если бы какой-то воин-поэт с помощью искусственных вирусов заменил клетки ее мозга своими нейросхемами, ее память и самоощущение были бы совсем не такими, как у реальной Тамары. Если бы ее мозг действительно исковеркали таким образом, она бы обязательно выдала это роботическим поведением, которое является отличительным признаком этого гнусного превращения человека в компьютер.
