Уильям Беркетт - Спящая планета
Беседа с Ливаром, должен он был признать скромно, была мастерской, просто ходом гения. Теперь у него было одно значительное преимущество перед противником: он знал, с чем борется. Враги же этого не знали; они знали только, что на них свалились такие проблемы, с которыми их командиры, повидимому, не могут ничего поделать.
Кроме того, он знал о Брэдфорде Доноване.
Он взял другой кусок мяса, посмотрел через мягко колышущиеся занавески на окне на те окрашенные краснотой заката джунгли небоскребов и ту паутину дорог, которые были Атлантой. Расползшаяся во все стороны цитадель, в которой время остановилось для шести миллионов ее жителей… И это только одна из множества столиц, городков и деревень, разбросанных по поверхности трех планет. Теперь признаки жизни наблюдались вокруг инопланетных космических кораблей, усеявших пейзаж тут и там, как зловещая поросль, проклюнувшаяся после ядовитого дождя.
И где-то внутри одной из этих мрачных сфер крохотная искорка протеста против сонного заклятия, наложенного завоевателями Земли, тлела в некоем Брэдфорде Доноване, произносящем не краснея самую фантастическую ложь и каким-то образом заставлявшем их поверить в нее. Вспоминая свой побег из Бакстера, он теперь мог лучше понять, почему солдаты, с которыми он столкнулся в мебельном магазине, считали его чем-то большим, чем простым смертным, и почему Ливар, бедный идиот, был так испуган, когда обернулся и обнаружил себя лицом к лицу, как он думал, с кошмарным Дедышком. Не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но могло оказаться и так, что если бы Донован заранее не подготовил сцену описанием боевого дедушки, те солдаты стреляли бы чуть быстрее. Тогда бы он не наслаждался этим куском мяса.
Вышло так, размышлял он, прихлебывая свой кофе, как будто Донован предвидел то, что случится в Бакстере, и заботливо и артистично посеял семена страха для того, чтобы он, Риерсон, пожал урожай. И все это он сумел сделать, будучи всего лишь беспомощным пленником на борту какого-то лларанского военного корабля. В каком-то смысле, среди всех невероятных, подвиг Донована был самым невероятным.
Он хотел, чтобы допрос Ливара дал какой-то рычаг, какое-то преимущество перед преследователями. А Донован преподнес это ему на серебряном блюдечке. Он мог бы стать Дедышком — дедом сообразительного внука, но какая в этом польза? Он мог бы войти в роль, кочевать по планете от города к городу как неутомимый призрак, которым его и считают, проплывая как ангел смерти в ночи на страх захватчикам, но какой конечный результат? Ливар сказал — а Ливар не лгал, насколько он мог судить, — что Федерация в безвыходном положении. Угроза поголовно уничтожить спящих жителей при малейшем сопротивлении связывает по рукам и ногам. Позже Риерсон узнал, что парламентерский корабль с наблюдателями на борту уже в пути, чтобы увидеть, действительно ли Сарно держит три планеты так крепко, как уверял.
Конечно, наблюдатели будут настроены в высшей степени скептически, но действительность их сокрушит. На этот раз лларанцы не хвастали впустую. Флот не осмелится появиться в этом уголке космоса, пока будут вестись бурные переговоры. Нельзя позволить Сарно отдать приказ, который таким кровавым образом уничтожит половину населения Федерации. Ясно, что нельзя поступить иначе, но это осложняло его положение. Можно и дальше бродить по планете, вести свою одинокую войну против захватчиков, убить еще парочку, десяток напугать до чертиков, заставить каждого чуть понервничать — и что выйдет из всего этого?
Ничего не выйдет. Флот не будет вмешиваться, не будет живописных звуков горна и громоподобного топота копыт, когда добрая старая кавалерия вылетает на холм как раз вовремя, чтобы выгнать надоедливых оранжевокожих обратно к далеким звездам. Лларанцы, сильно раздраженные его нехитрой тактикой, будут продолжать преследование до тех пор, пока он не совершит какого-то рокового промаха и они не поставят ногу на его тело. Он прикинул, что сможет нанести изрядный урон их моральному духу, но все это зря: расшатывать моральный дух имело бы смысл только тогда, когда за этим следовало бы продолжение. Сам по себе этот урон постепенно компенсируется, и рано или поздно будет так, словно Джеймс Риерсон, по другому — Дедышк, никогда на самом деле не существовал. Просто плохое воспоминание, и все.
Риерсон глубоко вздохнул, отодвинул тарелку и налил себе еще одну чашку кофе. Он уже дважды примерял на себя личность Дедышка — один раз в Бакстере, а теперь — чтобы напугать Ливара для получения ценной информации. Похоже, что это было не в последний раз. Сидеть и ждать сложа руки точно бесполезно. Можно дождаться только того, что какой-нибудь тупоголовый ллари случайно наткнется на него и охота снова пойдет полным ходом. Есть крохотная надежда, что случится что-то, что разрушит их преимущество и развяжет флоту руки, тогда любая его подпольная работа может оказаться последней каплей. Но для того чтобы играть роль армии призраков, потребуются выносливость и самоотверженность. Он может по крайней мере позволить себе еще одну ночь мирного сна перед тем, как приняться за свою обреченную на поражение борьбу.
Риерсон долго сидел над своим кофе, лицо его в сгущающихся сумерках было мрачным. Когда на западе с небосклона исчез последний свет, он сбросил ботинки, положил рядом оружие и завернулся в одеяло.
Где-то поблизости раздавалось тихое, приглушенное шуршание. Риерсон пошевелился, подтянул покрывало повыше, чтобы спастись от коварного холода, наполнившего комнату. Шорох раздался снова, чуть громче. Потревоженные опавшие листья. Он повернулся, думая сквозь сон, что этим утром птицы на дереве за окном шумят раньше, чем всегда, и ждал первой трели, которая обычно опережала звонок его будильника примерно на двадцать минут.
Трели не было. Странно…
Он начал было снова погружаться в прерывистую дремоту, но привычка, приобретенная за это время, не позволила. Секунды тянулись, и маленький раздражающий клубок беспокойства начал колоть его сонный мозг: где же пение птиц? Один из воробьев уж точно должен был начать свое чириканье, и пересмешники…
Но воробьи и пересмешники уже покинули его дерево к этому времени года — ранние морозы побили листву, и ветки были слишком голы, чтобы привлекать птицу. В конце концов, уже вторая половина ноября…
Он открыл глаза и устремил взгляд в потолок. Тогда что я делаю дома? Почему не в хижине?…
Эта мысль промелькнула и тут же исчезла. Потому что он только что одновременно убедился в двух вещах: он не был дома, и этот шорох снаружи производили не птицы, готовящиеся встретить рассвет.
