Роберт Кроми - Бросок в пространство
— Неужели?
— И вам, наверно, будет без него скучно: вы, кажется, с ним большие приятели, хотя иногда и ссорились, кто вас знает из-за каких пустяков. Он вас очень любит и сейчас только отозвался о вас так хорошо.
— А что он сказал обо мне, Миньонета?
— Он сказал, что вы вовсе не дурной человек; кажется, он так выразился; я ведь плохо запоминаю выражения на вашем языке.
— Очень ему благодарен.
— Верю, оттого и говорю, что вам будет без него скучно.
— Без Блэка? Я не понимаю, в каком смысле вы говорите? — спросил Дюран, и сердце у него замерло от предчувствия новой беды.
— Я хочу сказать, что вам будет очень скучно, когда м-р Блэк улетит на вашу ужасную Землю. Мне вас очень, очень жаль! Вы, может быть, долго не увидите ваших друзей, — сказала она, ласково гладя его по руке и прижимаясь к его плечу своей нежной щечкой.
— Не увижу моих друзей! — повторил он, содрогаясь. Слова Миньонеты окончательно убедили его в том, что он только подозревал: она и не предчувствовала даже, что ее ожидает. Нужно было сказать ей правду, чего бы то ни стоило. Собрав все силы и стараясь не смотреть на нее — ее умоляющий взгляд терзал ему душу — он проговорил медленно:
— Напротив, Миньонета, я буду часто видеть моих друзей: — ведь и я отправляюсь с ними.
Он часто поступал безрассудно на своем веку, иногда поступал даже дурно; но до сих пор ему казалось, что он не способен сделать что-нибудь безусловно низкое, подлое. В ту минуту, о которой мы говорим, он сознавал, что поступает именно так. Но он ошибался: подлость, низость совершена была им раньше; теперь же он только старался честно исправить свой поступок.
Она выпустила его руку и отскочила от него с тем ловким проворством, которое придавало всем ее движениям такую грацию. Взгляд ее был по-прежнему устремлен на него, но в нем уже не было ласки и мольбы: в нем выражался только ужас. Она вся дрожала, судорожно сжимая руки, и с трудом дышала. С минуту длилось молчание и, когда она наконец заговорила — никто бы не узнал в ее голосе серебристого щебетания прежней, счастливой Миньонеты. Это был голос, полный отчаяния, голос женщины, постигшей тайну, которой так хорошо учит Земля: тайну страдания.
— Как вы меня испугали! — сказала она тихо. — Но это, конечно, была шутка. Не правда ли? Ведь иначе и быть не может! Только послушайте, Вальтер, прошу вас, не шутите никогда больше так со мной! М-р Блэк пусть шутит, ему можно, но вы не должны, слышите? Я… я боюсь, что я никогда не в силах буду забыть этой шутки. Я буду бояться, как бы мне не увидать ее во сне: это так ужасно!
— Я не шучу, Миньонета, и не обманываю вас, — проговорил он, стиснув зубы и внутренне проклиная час своего рождения, но сознавая, что не должен поступить иначе, так как этим только может искупить свою вину.
— Знаю, знаю. Я ведь хоть еще до сих пор иногда ошибаюсь в ваших выражениях, но это я понимаю: шутка не значит обман — вы только сказали неправду для забавы.
— Нет, Миньонета, я сказал правду.
— О! нет, нет, быть не может! Я не могу лететь с вами, не могу… ведь мы, марсовцы, не можем быть такими храбрыми, как вы, отчаянные обитатели Земли. Милый, дорогой мой, не требуй от меня этого! Ведь ты любишь, когда я называю тебя милым, не правда ли? Скажи, скажи, что ты остаешься со мной!
Она вдруг обхватила его шею своими нежными ручками с детскою доверчивостью, от которой сердце его заныло несказанной тоской.
— Нет, Миньонета, — проговорил он с усилием, — этого быть не может. Ни я не могу остаться с вами, ни вы не можете лететь со мной.
Она взглянула ему в лицо — и вдруг ее руки разжались, она бессильно опустилась на землю. Он поднял ее на руки, и с дрожащих губ его полились страстные слова любви и горькие упреки самому себе. Она медленно приходила в себя, слушая его, но почти не понимая, что он говорит. Наконец он замолчал и, наклонясь к ней, коснулся ее губ почтительно и нежно.
— Господи, прости меня! — проговорил он чуть слышно. Поцелуй его возвратил ей силы; она быстро встала и отодвинулась от него.
— А вы говорили, что любите меня! — сказала она. — Значит, это была ложь? Ведь вы, земные люди, умеете лгать. Оставьте меня! Уйдите!
Она гордо выпрямилась, указывая ему рукой на дорогу; губы ее дрожали, грудь высоко поднималась. Он тоже поднял голову; ее обвинение пробудило и его гордость.
— Я не лгал вам, Миньонета, — сказал он. — Я люблю вас. Но именно потому я и уезжаю, что люблю.
Глубокое чувство, с каким были сказаны эти слова, проникло ей в душу. Но ее гордость была оскорблена: женщины на Марсе не привыкли, чтобы их обманывали и унижали, а она сознавала себя обманутою и униженною.
— Ваши друзья, конечно, ждут вас, — сказала она с принужденным спокойствием. — Не задерживайте их. Что может значить любовь девушки для них или для вас?
— Для меня она значит так много, — проговорил он с тою холодностью, в которой слышится сильнейшая страсть, — что я бы с радостью взорвал наш корабль на полпути к Земле, если б только можно было сделать это, не погубив с собой моих товарищей.
— О! не говорите так, Вальтер! — вскричала она. — Говорить такие слова очень дурно, а вы всегда обещали мне быть добрым из любви ко мне. Но, может быть, вы и тогда говорили неправду или шутили, — сказала она, рыдая, и опять прижалась к нему: гнев ее растаял от одного его теплого слова, как снег от весеннего солнца.
— Вы несправедливы ко мне, Миньонета, — отвечал он. — Когда я говорил вам «люблю», я говорил сущую правду, если только есть правда в человеке.
— Так сжалься надо мной, не покидай меня! — почти простонала она.
— Я жалею вас от всего сердца, люблю всей душой, но именно потому, что люблю, я должен уехать, а вы должны остаться.
— Почему же? Объясните мне, умоляю вас!
— Не могу… не смею сказать ничего более.
— В таком случае ты не любишь меня так, как я тебя люблю. О! небо, я, которую ты научил любить сильнее, чем когда-нибудь любила девушка на Марсе, я должна потерять мою любовь! Да, Вальтер, я теперь понимаю, как ты был прав, когда говорил, что истинное счастие всегда идет рука об руку со страданием. Я была счастлива — должно быть, преступно счастлива — и зато теперь должна кончить жизнь в жестоком горе. Может быть, это мне наказание, но… но я не думала сделать дурное. Уйди от меня, я не могу долее выносить этой пытки. Благослови тебя Бог! Прощай!
— Я уйду, Миньонета, но моим последним словом тебе будет: я люблю тебя истинно и глубоко. Постарайся забыть меня и быть опять счастливой. Неужели наше ненавистное вторжение в ваш светлый рай должно навсегда смутить твою чистую душу? Вспоминай о нем, как о дурном сне, который пройдет бесследно для тебя и скоро забудется. Но прости… прости мне зло, которое я тебе сделал ненамеренно; я буду каяться в нем до конца моей жизни. О! Миньонета, дорогая моя, любовь моя, радость моя, прощай, прощай! И верь мне: с этим «прощай» я навеки теряю всякую радость, всякое счастие в жизни!
