Александр Щёголев - Львиная охота
Как же нужно ненавидеть Его, чтобы выдавать свою ненависть за неверие!
Вот один писатель выводит аршинными буквами, мол, нет подлости, которую люди не совершили бы во имя Бога, забыв добавить, что точно так же нет подлости, которую не совершили бы во имя безбожия. Фанатизм — это проблема психологии, а не теологии. Вот другой писатель («Знал ведь его фамилию, но забыл», — сокрушенно сказал Арно) оповещает мир, что Длань Господня бьет только нравственных людей, делая праведников несчастными, а безнравственные, все как один, живут себе припеваючи («Вячеславин, его пунктик», — подсказал я), хотя подбор примеров, показывающих, что у нравственных людей жизнь якобы не складывается, всегда будет тенденциозен, а с другой стороны, найдется ровно столько же примеров того, что злодеи наказаны еще при жизни. И вообще, если праведник чувствует себя несчастным — какой же он праведник?.. Ну да Бог им всем судья. Незаурядные люди, гордость вашей хваленой литературы, дружно выпрыгивают из штанов, чтобы доплюнуть до Неба. Зачем, если НЕ ВЕРЯТ? Если бы не верили, писали бы о Земле. Значит, все-таки верят. В кого? Ответ: в Плохого Бога… Как это по человечески — без устали повторять, что ты не веришь в Его существование, но при этом тратить столько фантазии и труда, чтобы доказывать из книги в книгу, какой Он плохой и как ужасен Его промысел. В увлекательной и доступной форме, чтобы тиражи побольше. Популяризация ненависти. Лучше бы они и вправду не верили, не пачкали души нормальным людям…
— Ну ты, брат, загнул, — восхитился я. — Надо бы тебя с нашими старичками познакомить, а то чего я один за всех отдуваюсь.
— С теми, кто состоит в террористической организации «Свистать всех наверх»? — сразу спросил он.
— Откуда такая осведомленность? Эта информация совершенно секретна.
— Да просто подслушал, — смутился Арно. — Случайно. Я ведь коридорный, меня ведь не замечают, когда выползают под утро из лифта, размахивая бутылками, консервами и пластиковыми стаканами. У меня даже не спрашивают разрешения, когда обнаруживают полутемный спортзал и вваливаются туда всей толпой, сначала попытавшись войти в зеркало.
Эх, мужики, мужики, с досадой подумал я, когда же мы перестанем быть свиньями? Ничто нас не меняет, ни смена эпох, ни старость, ни близость к Учителю…
— Маты они тебе не заблевали?
— А должны были? — удивился он.
— Есть красивая традиция: в первую же ночь заблевать гостиничные маты. Во славу литературы и лично товарища РФ.
Он не улыбнулся.
— О литературе ваши друзья мало говорили, в основном огорчались, что наша водка в сравнении с кефиром здорово проигрывает.
— Ты, кажется, хотел о чем-то меня попросить, — напомнил я. — Еще в гостинице.
Арно покраснел; он уже раскаивался, что распустил передо мною свой хвост.
— Мне тоже очень жалко РФ… и я даже хотел, чтобы вы рассказали ему правду про его учеников. Про их культ Плохого Бога. Я объяснил вам, вы — ему. РФ ведь и сам…
— Что — сам? — спросил я с интересом.
— В психологическом гомеостазисе, который он назвал «Человеком Будущим», не нашлось места такой важной системе, как Бог, — сказал мальчик, с каждым словом возвращая себе уверенность. — Это большая ошибка, ведь Бог не где-то наверху или сбоку, а в голове каждого из нас. Участочек мозга, частичка организма. Никто из вас эту ущербность не замечает, вот и плодите калек, думая, что продолжаете традиции великого писателя.
— Вижу, ты хотел бы поучаствовать в спасении умирающего? — Я усмехнулся. — Выдать Дим Димычу пару добрых слов.
— Сначала хотел, — сознался он.
— С тех пор что-то изменилось?
— Ваши друзья не имеют права, — сказал он со злостью.
— Что?
— Делать человеку больно.
— Это иллюзия, будто РФ можно сделать больно, — сказал я мальчику. — РФ перестал чувствовать боль, в том-то и дело. Вот что, дружище, завтра мы отправимся к Подножью вместе, и ты повторишь старцу все, что мы тут с тобой нагородили.
Мальчик стал совсем пунцовым и вымучил:
— Спасибо, я подумаю.
Так и дошли до места.
Не было никого и ничего, кроме кучки вертолетов с приспущенными крыльями, дремлющими в магическом круге из красного кирпича со вписанной в него звездой, и только где-то неподалеку опять барабанила и горланила Секта Неспящих. Площадь Красной Звезды. Мы вышли со стороны музея Земных культур, известного в Европе своей коллекцией татуировок. Нужный нам дом располагался по другую сторону, прятался в начале одного из лучей-переулков. Вывеска «Семь пещер» не горела, но ее и так было видно. Я рукой остановил Арно, который навострился было двинуть прямо через площадь.
— Зайдем-ка мы с тыла, — решил я. — А то, боюсь, здесь все простреливается.
Какими-то невообразимыми проулками, подворотнями, арками, тесными двориками, крытыми галереями, проходами вдоль темных каменных изгородей — глухими кривыми окольными тропами меня вновь вывели к свету. Вокруг был исторический центр города. Кварталы, укрывшие нас от возможных соглядатаев, были возведены не просто в прошлом или позапрошлом веке — в ушедшем тысячелетии. Их не так уж много осталось, этих фрагментов Прошлого, стимулирующих воображение человека Будущего. Здесь жили призраки, они бесцеремонно хватали меня за полы плаща… благородные рыцари, почтенные лавочники и презренные грамотеи, разбойники и монахи, бунтовщики и палачи… и стаи крыс, серых злобных крыс в человеческом обличье… и в эпицентре всего этого морока — Он, Homo Futurus, скованный своей же мудростью, растерявший божественную силу в борьбе с самим собой, и оттого особенно жалкий… воистину, если Господь хочет наказать за гордыню, он лишает не разума, а спасительной глупости, ибо нет худшей муки, чем все понимать… я справился с секундным помешательством. Призраки, готовые вот-вот материализоваться, обиженно вернулись в свои щели.
«Семь пещер» выходили на площадь углом. Дом был трехэтажным и довольно длинным, с фронтонами, пилонами, угловыми башенками и эркерами с куполами. Высший класс эклектики. Современные раздвижные ворота, вписанные в большой красивый портал, располагались ближе к площади, и они, конечно, были закрыты (ага, значит, внутри имелся дворик). В некоторых окнах горел свет, то есть хозяева не спали. Мы вышли к заднему фасаду. Здесь тоже горел свет — в одном-единственном окошке возле двери. Дверь была дубовой, с филенками, венчал ее изящный сандрик на консолях, а еще выше местные мастера установили флюоресцирующее рельефное завершение в виде подсолнечника. Точно такая же эмблема была на заклеенной пачке денег в моем кармане.
