Александр Абрамов - Всадники ниоткуда (с иллюстрациями)
Я невольно пощупал горло.
— А это? Тоже иллюзия?
— Случайность. Вероятно, экспериментируя, они даже не понимали, как это опасно.
— Не понимаю, — задумчиво перебила Ирина, — тут что-то другое — не жизнь. Биологически это не может быть жизнью, даже если её повторяет. Нельзя создать жизнь из ничего.
— Почему — из ничего? Вероятно, у них есть для этого какой-то строительный материал, что-то вроде первичной материи жизни.
— Красный туман?
— Может быть. До сих пор никто не нашёл объяснения, даже гипотезы не выдвинул. — Зернов вздохнул. — Завтра и от меня не ждите гипотез — просто выскажу предположение: что моделируется и зачем. Ну а как это делается? Извините…
Я засмеялся:
— Кто-нибудь объяснит. Поживём — увидим.
— Где?
— То есть как где? На конгрессе.
— Не увидишь.
Зернов пригладил свои прямые светлые волосы. Он всегда это делал перед тем, как сказать неприятность.
— Не выйдет, — сказал я злорадно. — Не удержите. Выздоровел.
— Знаю. Послезавтра выписываешься. А вечером укладывай чемоданы.
Он сказал это так твёрдо и так решительно, что я вскочил и сел на постели.
— Отзывают?
— Нет.
— Значит, опять в Мирный?
— И не в Мирный.
— А куда?
Зернов молчал и улыбался, искоса поглядывая на Ирину.
— Ну а если не соглашусь? — сказал я.
— Ещё как согласишься. Прыгать будешь.
— Не томи, Борис Аркадьевич. Куда?
— В Гренландию.
На моём лице отразилось такое откровенное разочарование, что Ирина прыснула со смеху.
— Не прыгает, Ирочка.
— Не прыгает.
Я демонстративно лёг.
— Допинга нет, чтобы прыгать. А потом, почему в Гренландию?
— Будет допинг, — сказал Зернов и подмигнул Ирине.
Та, подражая диктору «Последних известий», начала:
— Копенгаген. От нашего собственного корреспондента. Лётчики-наблюдатели американской полярной станции в Сенре-Стремфиорде (Гренландия) сообщают о любопытном искусственном или природном феномене к северу от семьдесят второй параллели, в районе экспедиции Симпсона…
Я приподнялся на подушках.
— …на обширном ледяном плато наблюдаются километровые голубые протуберанцы. Нечто вроде уменьшенного северного сияния. Только по гигантскому эллипсу, замкнутой лентой голубого огня. Языки пламени смыкаются примерно на высоте километра, образуя гранёную поверхность огромного октаэдра. Так, Борис Аркадьевич?
Я сел на постели.
— Готов прыгать, Анохин?
— Кажется, готов.
— Так слушай. Сообщения об этом «сиянии» обошли уже всю мировую печать. Октаэдр сверкает на сотни километров, а ни пешком, ни на тракторах к нему не подойти: отталкивает нам уже знакомая невидимая сила. Самолёты тоже не могут снизиться: их относит. Подозревают, что это мощное силовое поле пришельцев. Прыгаешь?
— Прыгаю, Борис Аркадьевич. Значит, они уже в Гренландии.
— Давно. Но в глубине плато у них сейчас что-то новенькое. Огонь, а приборы вблизи не регистрируют даже малейшего повышения температуры. Не повышается атмосферное давление, не увеличивается ионизация, радиосвязь не прерывается даже в нескольких метрах от протуберанцев, а счётчики Гейгера подозрительно молчат. Какой-то странный камуфляж, вроде детского калейдоскопа. Сверкают стёклышки, и только. Посмотришь снимки — руками разведёшь. Чистое небо в солнечный день, отражённое в гигантских кристаллических гранях. А «всадники» проходят сквозь них, как птицы сквозь облако. Зато птицы отскакивают, как теннисные мячи. Пробовали пускать голубей — смех один.
Я горько позавидовал своим коллегам: такую феерию снять!
— Может быть, феерия, может быть, фарс, — сказал Зернов, — может быть, хуже. Снимешь, если жив останешься. Знаешь, как это сейчас называют? «Операция Ти» — по первой букве в английском её произношении, начинающей фамилию нашего дружка Томпсона. Ну а он говорит, что это личный поиск контактов. До него, мол, все перепробовали — и световые сигналы, и радиоволны, и математический код, и смысловые фигуры в небе реактивный самолёт вычерчивал — все напрасно: не реагируют «всадники». А он рассчитывает, что добьётся отклика. Какими средствами — неизвестно: молчит. Но основной состав экспедиции уже сформирован и направлен в Упернивик, откуда стартовала гренландская экспедиция Коха — Вегенера в тринадцатом году. В их распоряжении грузопассажирский «дуглас», вертолёт, заимствованный на базе в Туле, два снегохода и аэросани. Как видишь, экспедиция оснащена неплохо.
Но я всё ещё не понимал, на какой контакт мог рассчитывать Томпсон с помощью вертолёта и аэросаней. Зернов загадочно улыбнулся.
— Газетчики тоже не понимают. Но Томпсон человек неглупый. Он не подтвердил ни одного приписываемого ему заявления о целях, которые ставит перед собой экспедиция, и о средствах, которыми она располагает. На запросы журналистов не отозвалась ни одна фирма, поставлявшая ему оборудование и снаряжение. Его спрашивают: правда ли, что в имуществе экспедиции имеются баллоны с газом неизвестного состава? Каково назначение приборов, погруженных недавно на теплоход в Копенгагене? Собирается ли он взрывать, просверливать или пробивать силовое поле пришельцев? В ответ Томпсон деловито поясняет, что имущество его экспедиции просматривалось таможенными контролёрами и ничего запрещённого к ввозу в Гренландию не содержит. Об особых приборах, якобы погруженных в копенгагенском порту, ему ничего не известно. Цели экспедиции научно-исследовательские, а цыплят он будет считать по осени.
— Откуда же у него деньги?
— Кто знает? Больших денег здесь нет, крупно на него никто не ставит, даже «бешеные». Ведь воюет он не с коммунистами и неграми. Но кто-то его финансирует, конечно. Говорят, какой-то газетный концерн. Как в своё время экспедицию Стэнли в Африку. Сенсация — товар ходкий: можно рискнуть.
Я поинтересовался, связана ли его экспедиция с каким-нибудь решением или рекомендацией конгресса.
— С конгрессом он порвал, — пояснил Зернов. — Ещё до открытия объявил в печати, что не считает себя связанным с его будущими решениями. Впрочем, ты ещё не знаешь, как сложились дела на конгрессе.
Я действительно не знал, как сложились дела на конгрессе. Я даже не знал, что он открылся в ту самую минуту, когда меня с операционного стола перевозили в палату.
После того как Совет Безопасности ООН отказался обсуждать феномен розовых «облаков» впредь до решений парижского конгресса, справедливо считая, что первое слово здесь должно принадлежать мировой науке, атмосфера вокруг конгресса ещё более накалилась.
А открылся он, как чемпионат мира по футболу. Были фанфары, флаги наций, приветствия и поздравления от всех научных ассоциаций мира. Правда, более мудрые в зале помалкивали, но менее осторожные выступали с декларациями, что тайна розовых «облаков» уже накануне открытия. Конечно, никакого открытия не произошло. Разве только вступительный доклад академика Осовца, выдвинувшего и обосновавшего тезис о миролюбии наших гостей из космоса, сразу же направил работу учёных по твёрдо намеченному руслу. Но, как говорится, премудрость одна, а мудростей много. О них и рассказывал мне Зернов с едва скрытым разочарованием. Сталкивались мнения, сшибались гипотезы. Некоторые участники конгресса вообще считали «облака» разновидностью «летающих тарелок».
