Альтер эво - Иванова Анастасия

– Но нельзя же просто взять и…

– Можно-можно, – заверяет Давид. – Можно ведь сделать такую рекламу газировки, что хочешь не хочешь, а купишь? Формировать общественное мнение несложно – было бы только людей достаточно много. В стране. На планете. Когда людей много – им самим ничего не видно, понимаешь?

– Но это не общественное мнение, – неуверенно спорит Майя. – Это же, наоборот… В смысле, заставить забыть, это не то же самое…

– Тебя не заставляли забыть, – пожимает плечами Давид. – Просто скорректировали значения. Вроде что-то и было, но не такое уж важное, да? Плюс внесли как можно больше неоднозначности. Я тебе так скажу: я сам почти уверен, что война была далеко не единственная. А самое плохое – знаешь, что? Возможно, она еще и не закончилась. Может, мы воюем постоянно. Непрерывная, вялотекущая война, которая тянется уже много лет подряд.

– Да с чего ты взял? – Майя хмурится, в последний момент успев не наступить в какую-то… какое-то…

– Я ведь живу здесь, не в молле. – Давид идет впереди, тротуар узкий. – Мне хоть что-то удается увидеть своими глазами. Молл – он, знаешь, накрыт таким особым волшебным информационным пузырем. Все, что там витает в воздухе, все сведения, все новости – они очень… Мистические. Непостижимые. Неоднозначные. Где воевали, на севере? Да. На юге? Тоже да. Так на севере или на юге? Ай, это все для отвода глаз, правительство скрывает, на деле-то на западе воевали. С кем и за что? С левыми за право. А, нет, с серыми за черное. И так далее.

– Но зачем?

Внимание Майи разрывается между разговором и зрительными впечатлениями. Район, по которому они идут – очевидно, абсолютно, стопроцентно непокрытый. Хотя на техногенные трущобы из фильма про Змея Плискина, которые Майя себе навоображала, это вовсе не похоже. Просто здесь все такое… попользованное. Ветхое. Кое-где – по-хорошему ветхое (двери трехэтажки, мимо которой они проходят, сделаны из дерева, и лет этак сто пятьдесят назад, и висят себе с обшарпанной краской, причем один ее слой выглядывает из-под другого живописной мозаикой). Кое-где – по-плохому (фонтанирующие мусором урны, щербатый асфальт, панельные дома с угрюмой отваливающейся облицовкой).

– А зачем бы нет? У ИИ все под контролем, и вам, простым честным заемщикам, совершенно не о чем беспокоиться. Так стоит ли забивать себе голову, если можно пойти и купить… э-э, мультиварку? – Майя слышит в его голосе эхо насмешки и сердится, но через миг Давид уже снова доброжелателен и открыт: – Возвращаясь к нашим рыбакам: возможно, они считают, что социальное напряжение – не такая уж плохая вещь. А может, по делам фирмы приехали – вести вооруженную корпоративную активность по поддержанию мира. Осторожно. – Он, не глядя, тянет руку назад и касается Майиного бока, предупреждая о глубокой заполненной водой яме. – На самом деле я ни в чем не уверен: со служивыми, к сожалению, довольно сложно общаться.

– А ты сам не служивый? – спрашивает Майя, огибая лужу.

Давид отвечает с небольшой задержкой:

– Не годен согласно ИИ-оценке. Повезло.

Но особой радости в его тоне не слышно, и в этот момент Майя, как ей кажется, начинает понимать – и татуировки, и раскачанный торс, и работу с оружием. И брат ведь. Да уж, повезло.

К людям она старается особенно не приглядываться, чтобы не приглядывались к ней (хоть ее и учили, что думать так – ошибочно: тебя рассматривают как раз тогда, когда ты не смотришь в ответ). Она – из мира ресайкл, она обвешана гаджетами, у нее на лбу горит неоновая надпись «изнеженный элой». Хотя прохожих на улице не так уж и много, но кое-какие необычности все равно бросаются в глаза. Во-первых – иммигранты. Как и любой житель молла, Майя и не подозревала, что «их у нас уже столько». А их, похоже, не просто «столько», а «большинство», и Майя тут же одергивает себя: а чего ты ждала? Новости не смотришь, что ли? В районах с покрытием их практически нет: кредитоспособность не та. Стало быть, должны быть где-то в другом месте, так?

Во вторую очередь примечательно разнообразие. В молле многие отыгрывают экстравагантных фриков, блестящих и незабываемых. Все эти нонконформисты одеваются, стригутся и красятся в одних и тех же заведениях, массово порождая и поддерживая довольно-таки однотипные, честно говоря, тренды. В Городе Золотом собираются самые отборные, элитные чудаки, но и их блеск – бижутерный, ведь даже те, кто сам режет себе джинсы, режет и обляпывает их краской, берет для этого новые джинсы. Здесь же, на улице непокрытого района, фриковство и исключительность, – а также блеск и нищета, – подлинные, наивысшей золотой пробы. И Майя уже раз пять видела людей в таких портках, что порежь их – и увидишь годовые кольца.

Сперва недоверчиво, затем со все нарастающим умилением Майя начинает потихоньку вспоминать. Да, точно, когда она была маленькой, все было очень похоже. И двор у них был вот такой же, почти. Они с Давидом срезают путь подворотней, и Майя ловит себя на том, что смотрит на стены, кусты, мусорные баки и скупую, суровую детскую площадку со сваренными из железных труб конструкциями как на сцену из старого кино. Милую, добрую, уютную сцену под чай с печеньем. Только детишки на площадке – ранние пташки – сплошь темнокожие и черноволосые. Но в целом почти как тогда.

В этот момент из второй подворотни на них выходит бомж с тележкой, и Майя тут же понимает, что нет, не как тогда, ничуточки.

В покрытом районе, будь то хоть молл, хоть свайные кварталы на реке, хоть глэмпинги в Сосновке, кредитная линия здоровья открыта почти у всех. Никогда ведь не знаешь, мало ли что. Но даже если ты – из одержимых сектантов, считающих, что в этой жизни следует успеть отмучиться по максимуму, чтобы зато расслабиться в следующей, остается ведь еще страховка. Медицинская – в том числе. Ты, главное, не вылезай из покрытых районов, чтобы она не слетела, и в случае чего можешь рассчитывать.

У бомжа нет одной руки. И половины лица. На месте щеки, одного глаза и уха – ярко-розовая, словно резиновая, туго натянутая кожа без морщин, без единой складочки. Вся остальная голова бездомного заросла грязными спутанными космами, где там заканчивается шевелюра и начинается борода – непонятно, но эта часть лица осталась гладкой и глянцевой. Видимо, ожог.

То, что происходит в районе без покрытия – остается в районе без покрытия. И на эти прискорбные инциденты страховка не распространяется.

Майя помнит, как в самом начале, когда систему пожизненного государственного кредитования еще только вводили, некоторые пробовали прорваться в тот же молл и сделать вид, что пострадали именно там, в зоне действия страховки. Прозрачность свела такие попытки на нет. А постоянное проживание в непокрытом районе уже через несколько лет работы системы стало приводить к автоматическому закрытию кредитных линий и аннулированию существующих страховок. Все, кто хотел переехать в покрытую зону, к тому времени переехали. Кто не хотел…

– Давид, а почему ты живешь здесь? – негромко спрашивает Майя, адресуясь к его спине в черной куртке.

На самом деле она решительно не понимает, как здесь можно жить в принципе. Нет, так-то вроде ничего: панельные дома из детства, железные детские площадки, то-се. Но на что жить-то? На наличные? И где же их столько взять? В мире Майи средний класс – это закредитованный класс. Работы для среднего класса мало. Да и зачем она? Ни у кого из ее знакомых не наберется больше двадцати пяти рабочих часов в неделю – лично она с зарплаты может купить продукты и одежду, накопить на ежегодный отпуск в глэмпинге и, пожалуй, прокормить небольшую собаку, ежели подобная блажь взбредет в голову. То есть, если бы не кредит, жить Майе было бы, вероятно, негде.

Давид останавливается прямо напротив парадной узкой серой многоэтажки и с полуулыбкой разворачивается:

– Квартплата низкая.

Майя непроизвольно оглядывается. Почти рассвело, и ветер гоняет по узкой улице парочку прозрачных полиэтиленовых пакетов. Деревья вокруг высокие, старые и неухоженные, а дома, частично скрытые за их рядами, приводят на ум чагу – грубые черные наросты, уродующие стройный березовый ствол. Прямо у дверей парадной валяется большая зеленая пластиковая бутылка из-под газировки с проплавленной сигаретой дырой в боку.