Юлия Латынина - Вейская империя (Том 1-5)
- Ты подпишешь или нет, - рассердился из подушек Арфарра.
Киссур закусил губу, подписал указ и выскочил вон.
У дверей в сад Киссура встретил Сушеный Финик, один из лучших его командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем добродетели.
- Я поспорил с Ханадаром, - сказал Сушеный Финик, - на тысячу золотых, что ты не подпишешь указа.
- Ты проиграл, - сказал Киссур.
- Этот человек, - сказал Сушеный Финик, - что он тебе такое наговорил? Или ты думаешь, он действительно хочет мира? Он хочет понаделать пушек, которые отнимут у нас славу и добычу, и завоевать Харайн, воюя скорее чернилами, чем мечами! Разве можно назвать справедливой войну, в которой полководец не рискует своей головой?
- Эту войну нельзя назвать справедливой, - сказал Киссур, - а все-таки ты проиграл тысячу золотых.
- Эй, - сказал Сушеный Финик, - ты куда?
Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул через забор. Сушеный Финик сиганул за ним, повертел головой - Киссура не было видно, только прачки колотили вальками белье у вздувшегося канала... "Верно, не хочет показываться на глаза свите после такого указа", - рассудил Сушеный Финик и пошел к воротам.
А Киссур перескочил пару оград и вышел задами на грязную городскую улицу. Вечерело. Кое-где белеными стенами торчали кучки рыхлого снега, и в воздухе, ослепительно свежем после душных покоев Арфарры, разлилось какое-то весеннее просветление, и предчувствие войны - веселой летней охоты на мятежников.
Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился и кинул в воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.
Киссур шел довольно долго, пока не оказался в нижнем городе. Мимо пронесли паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что сегодня праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать любезничать при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.
Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.
Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятьдесят, и они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья, пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку, но передумал.
Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг друга вином и историями о привидениях, и спорить - будет война с Харайном или не будет.
- Да, - сказала девица, - в кои-то веки выпало родиться на свет человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через каждые семь месяцев.
- А что, - спросил Киссур, - при Нане было лучше?
Соседи заворочались. Толстая хозяйка подошла поближе к столу. Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:
- Не надобно жалеть покойников.
- Совершенно не надобно, - подтвердил сосед, - если их жалеть, то в шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.
Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.
- Не понимаю я указов нынешнего министра, - сказал он. Вдруг стукнул кулаком по столу и страшно заорал:
- Мерзкая это вещь, - поощрять стяжание!
Хозяйка заведения сказала с чувством:
- Истинная ваша правда! Вот возьмите моих девушек. Мы приписаны к цеху из поколения в поколение, и всегда цена была справедливая - две розовых. А теперь начали поощрять стяжание, богачи скупили все земли, дочери их устремились в столице к постыдному заработку, и девочки мои совсем подешевели.
Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У двери он стал разуваться. Девица сказала:
- Возьми сапоги с собой, а то украдут.
Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и нежный живот, и им было хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим жиром, и сквозь занавесь Киссур заметил поминальный портрет. Киссур спросил:
- Это кто?
- Мы договорились, - отвечала девица, - что он выкупит меня из общего пользования и возьмет в жены, но в прошлом году после восстания его повесили.
- Я выкуплю тебя, - сказал Киссур.
- Все так говорят, - возразила девица.
Киссур вынул портрет Ванвейлена, зажег свет и стал его рассматривать. Подумал и сказал:
- Человек, который отказывается убивать других ради общего благ, вряд ли думает о пользе государства? Он боится, чтобы кто-то другой не убил его ради общего блага.
- Ага, - сказала девица.
Среди ночи Киссур проснулся: девица тормошила его. Киссур открыл глаза и услышал стук в дверь.
- Городская стража, - зашептала девица, - беда! Никак тот лавочник обиделся, что вы ругали господина министра!
Дверь затрещала.
- Откройте! Проверка документов!
Киссур сел в постели. Что документов не было, это еще полбеды. Но сегодня были именины Чареники! Великий Вей! Киссур представил себе, какие слова высыплет Арфарра, когда узнает, что первый министр вместо именин тестя валялся с б...ми!
Девица сунула ему в руки одежду, и он так и выскочил с этой одеждой в окошко. Сверху заскрипела дверь, замерцал фонарь... Киссур поскакал стенами и садами. Шестой из садов был пуст, а дом заколочен.
Киссур стал одеваться, и тут... Что бы вы думали? Оказалось, что с борозд на кафтане спороты все кружева, и шитый золотом воротник тоже исчез. Киссур хлопнул себя по лбу и сказал: "Да эта девка была в сговоре со стражниками! Ночью она просмотрела мою одежду, не нашла документов, нашла знаки богатства, и решила, что я - вор!" Киссур проверил меч и нож и подумал, что достойнее будет ему самому сегодня проучить девицу, нежели поручать это завтра правосудию, но мысль о скандале, и без того неизбежном, удержала его. Киссур облизнулся, погладил рукой воздух и подумал: "Глупая женщина! Если б она не погналась за грошовой выгодой, она бы жила в шелку и пуху до конца жизни!"
А девица, крашеная под воробья, тем временем лежала в своей каморке и плакала. Стражники ничего ей не оставили, а еще и подбили глаз. Дело обстояло в точности так, как полагал Киссур, но девица ничего не смела возразить, чтобы хозяйка не выкинула ее в канаву. Девица всхлипывала и вспоминала статного вора в кружевном кафтане.
Ах, если бы ночные приключения министра на этом кончились!
Но Киссур срубил мечом засохший пенек в саду, воткнул меч в ножны, перескочил через садовую стену и зашагал к своему дворцу. Улица была полна лунных теней и богов, прибитых над дверьми.
Киссур прошел два или три квартала, как вдруг насторожился и, подкравшись, выглянул из-за угла. За углом стояли двое с мечами, а третий, без меча и в кружевном кафтанчике, испуганно пятился от них. Пока он пятился, от стены отделилась тень и взмахнула прутом с веревкой, петлей и сачком на конце. Человек в кружевном кафтанчике поймался в сачок.
