Андрей Егоров - Книга Темной Воды (сб.)
Я разбил дверь в щепки массивными кулаками, похожими на пару кувалд, и выбрался в коридор. Мертвецы стояли, не двигаясь. Я прошел мимо них и принялся блуждать по пустынному научному центру в поисках своей одежды. Ни на одном из этажей я не встретил ни одного человека.
Я взломал дверь, ведущую в комнату наблюдения. Зеркало, и правда, оказалось двусторонним. В комнате обнаружилась девушка, приносившая мне еду. Мое появление она восприняла апатично. Попросту говоря, никак не отреагировала на то, что узник выбрался из запертой комнаты. Хотя она и так могла видеть через зеркало, как я ползаю по стенам и ломаю дверь. Приглядевшись, я понял, что она чем-то напоминает мою мать, которая умерла почти пятнадцать лет назад, оставив меня совсем одного в этом страшном мире.
Доктор, разумеется, меня обманул: моя одежда вовсе не была сдана в прачечную, а обнаружилась в стенном шкафу. Я торопливо переоделся, не обращая внимания на присутствие странной девицы.
Затем прошел по коридору и через пустынный холл, вышел на улицу. Вдохнул свежий воздух, развел руки в стороны и начал медленно возноситься. Поднявшись над деревьями, я полетел к городу. Сначала двигался весьма неуверенно, опасаясь, что что-то может не сработать, и я упаду, но потом набрал хорошую скорость и даже освоил несколько фигур высшего пилотажа. Ветер трепал волосы, овевал лицо. Чувство полета показалось мне чертовски приятным.
Поиски нужного дома заняли совсем немного времени. Я бывал здесь пару раз еще до того, как мы поженились. Инна жила тогда с мамой. Заглянув в несколько окон, я, наконец, обнаружил нужное. Четырнадцатый этаж. Она, конечно, не ожидает моего появления.
Я покружил перед окнами, заложил напоследок красивый вираж и приземлился на подоконник. Плоские пальцы прилипли к стеклу. Сквозь щель в занавесках я видел Инну. Моя бывшая жена сидела перед телевизором и держала в руках пакет с чипсами. Рядом с ней развалился на диване какой-то мужик в синих тренировочных и футболке.
Я деликатно постучал…
Инна завизжала, как безумная, на одной ноте. Потом, прикрыв ладошкой перекошенный в крике рот, осела на пол. Мужик безостановочно тыкал в меня толстым, как сарделька, пальцем, и весь побелел от ужаса.
А я топтался на узком подоконнике, крайне недовольный произведенным эффектом. Я хотел сказать Инне, что прилетел за ней, как и обещал, но что-то непоправимо изменилось для меня в окружающей действительности. Да и сам я тоже изменился. Я перестал быть неудачником. И даже более того. Я стал главным счастливцем на свете. Ведь мне так необыкновенно, так сказочно, повезло.
Я захохотал от накатившего счастья, отправив этим безумным смехом мужика в глубокий обморок, и спорхнул с подоконника в ночь.
— Я умею летать, – прокричал я, нарезая круги над сонным кварталом…
— И этот тоже умер. Шестой уже. Не хочу больше в этом участвовать, – сказал Антон, – по-моему, надо закрывать программу.
— Мы слишком далеко зашли, чтобы ее закрывать, коллега! – в голосе профессора Стукалова зазвучали металлические нотки. Он всегда выходил из себя, когда кто-то подвергал сомнению его идеи или пытался обвинить в бесчеловечности.
— По крайней мере, он умер счастливым, – Антон вздохнул и провел ладонью по лицу умершего, закрывая ему глаза. – Никогда не забуду этого смеха и того, как он кричал: «Я умею летать… Я умею летать…».
— Они все умирают счастливыми… Относитесь к происходящему легче, Антон, – посоветовал профессор, – ведь все мы рано или поздно отправимся на тот свет. Он, по крайней мере, послужил науке.
— Не понимаю, – выдохнул Антон, – почему любая анатомическая перестройка на молекулярном уровне вызывает столь сильный галлюциногенный токсикоз. Необъяснимая загадка…
— Необъяснимая загадка? – переспросил профессор и нахмурился: — Как бы не так! Я докопаюсь до истины. Непременно докопаюсь.
Ничего не видно. Если бы только можно было разлепить веки. И куда-то зовет голос. Куда-то нужно идти. Шажок, еще шажок. Остановка…
Ведьма
Моя жена была ведьмой. Она умерла, бросившись из окна однажды зимой. Кто знает, какая сила заставила ее совершить это нелепое самоубийство. В последние дни она вела себя беспокойно. Бродила по комнатам. Сидела у окна, закусив губу. Я пытался расспросить ее, что происходит, чем я могу ей помочь. Но она не желала со мной говорить. Глядела на меня как всегда в последнее время — с презрением, уходила в свою комнату и запиралась там надолго.
А потом ее не стало. Такой будничный и простой поступок. Однажды шагнуть в пустоту, выбрав смерть. Если бы она была сумасшедшей или ее пожирала неизлечимая болезнь — я бы мог принять этот шаг. Но она была абсолютно здорова, единственной ее странностью являлось увлечение оккультизмом. Правда, интересовалась она им в той степени, когда невинное хобби начинает напоминать фанатизм.
Своим поступком Анна доставила мне жестокие страдания. Ее не отпевали в церкви. В посмертной записке содержалось подробное указание, как именно ее следует похоронить — на Тушинском кладбище, без музыки и без священника. В могилу кинуть три щепотки соли, две древесного пепла и четыре гнутых гвоздя. За гробом шла ее мать, старая полусумасшедшая женщина. В самоубийстве Анны она винила исключительно меня. И потому не удостаивала меня даже взглядом, гордо несла собственное горе, выпятив нижнюю губу. Насколько я знал, последние годы теща постоянно прикладывалась к бутылке, почти не выходила на улицу и все свое время тратила на то, что следила за соседями. Утрата дочери, которую она, вообще говоря, никогда не любила, стала для нее возможностью оправдать свое бесцельное существование. Впоследствии она вся погрузилась в свое несчастье, сделала у себя в квартире своеобразный иконостас, оклеив все стены в Аниной комнате детскими ее фотографиями. Я навещал ее потом несколько раз. Каждый раз визит заканчивался пьяной истерикой и воплями: «Убирайся, убийца!»
Что касается меня, то я любил Анну по-настоящему. Я все не мог поверить, что ее больше нет. Хотя гроб с телом опускали под землю в моем присутствии, и я лично кидал на крышку комок земли, мне все время казалось, что это неправда. Что Анна жива. Что она вот-вот появится, позвонит в дверь, придет из магазина, с работы, с собрания Ордена.
Мне вспоминались дни нашего счастья, которое давным-давно миновало. Пикничок у пруда с друзьями. Тогда она еще не успела с ними рассориться. Праздничные ужины, которые мы иногда устраивали. Впоследствии она стала есть особую пищу, приготовленную по специальным рецептам — никакой соли и хлеба, только мясо. Наше одиночество. Я так потом скучал по нашему одиночеству. Иногда мне просто хотелось остаться с ней вдвоем и говорить обо всем, как в самом начале, когда мы были молоды. Но с возрастом ее стали заботить совсем другие темы, нежели меня. Невинное увлечение оккультизмом с каждым годом становилось все серьезнее. Разговорам со мной она предпочитала общение с коллегами по Ордену. Часто приходила домой поздно. Иногда за полночь.
