Михаил Савеличев - Иероглиф
Уши стали перепончатыми черными треугольниками, глаза съехались, еще больше выпучились и теперь горели из-под выпуклого широкого, почти человеческого лба, словно желтые прожекторы с кровавыми точками зрачков.
Да, это был конь, но вовсе не из славного рода парнокопытных, еще на заре человечества начавших служить людям верой и правдой. Это был конь, но не скромный трудяга, всю жизнь безропотно тянущий лямку рабства у приручившего его человека, и даже ни сытости ради, ни тепла, ни ласки, ни ухода, которых не было и нет в помине, а просто по привычке, повинуясь не только палке, но и внутренней потребности много и честно работать. Те кони пришли в самом начале, может, вслед за человеком покинув Эдем, этот пришел в конце, как провозвестник конца времен, конца истории, конца всех концов. Имя ему было Конь Бледный.
И еще понял Максим, что если в ближайшие две-три секунды он не придумает как справиться с Конем, то его растопчут, разметают, разорвут, раздерут в клочья, и даже осколков его костей не останется на этом поле. Рана на его руке перестала исходить кровью, покрывшись черной грязной коростой, боль ушла куда-то внутрь, притаившись там, как вредная заноза, дающая о себе знать при малейшем шевелении тела, ожоги на лице и ладонях совсем успокоились, волдыри сморщились и опали, а кожа горела вполне терпимо.
Схватив драгоценный букет, до сих пор так и валявшийся рядом с ним, Максим запихал его поглубже за пазуху, даже не под плащ, откуда они могли вывалиться через оставленную Конем прореху, а под бронежилет, не очень заботясь о том, во что они могут превратиться под этим нательным прессом, и о том, что могут сделать эти живые печки с его собственным телом, затем поднялся, секунду постояв, усмиряя неистовое вращение Земли и флуктуирующую гравитацию, из-за которых ему снова захотелось прилечь, яростно заорал, оглушив диким криком даже самого себя, одним длинным прыжком, словно кенгуру, подскочил к Коню, схватил, намотал на кулак локон длинной, жесткой, как проволока, гривы, вскочил на круп, чувствуя, как острые шипы позвонков впиваются ему в ягодицы и промежность, перехватил руками мягкие перепончатые уши и изо всех сил врезал тяжелыми каучуковыми подошвами своих ботинок по ребрам существа.
Конь взревел, поднялся на дыбы, переступая задними ногами и яростно колотя воздух передними, пытаясь этим сбросить неопытного всадника, но Максим, как клещами, сжал его бока, давно не стриженными ногтями вцепился в уши, чувствуя, как из длинных царапин, оставленных ими, начинает сочиться обжигающая кровь, и буквально вгрызся зубами в шею, чувствуя, что его рот теперь забит колющимися и царапающими язык и десны, будто иголками, ивой и шерстью.
Он удержался, а Конь, поняв, что ким образом человека не стряхнуть, стал пытаться тo с одного, то с другого бока дотянуться зубами или алом до его колен и икр. К счастью для Максима, Ноская, совсем не лошадиная морда не способствова-ла таким упражнениям на гибкость, но Конь упорно вертелся волчком на одном месте, вытаптывая до основания цветочный урожай, обильно поливая его ядом и лавой и унавоживая кусками раскаленной серы.
Наконец, начиная уставать, Конь горестно взревел еще раз, отчего по телу Максима побежали муращ-ки величиной с кулак, так как ему показалось, что этот трубный глас потряс все основы Мироздания, а по всей Земле стали шевелиться и раскрываться могилы, выпуская умерших на Страшный суд, и стремительно понесся по полю, иногда взбрыкивая, проверяя цепкость оседлавшего его вора. Скорость была столь невероятно велика, что Максим почувствовал себя сидящим в открытой кабине набравшего крейсерскую скорость реактивного самолета, и чтобы не вылететь с крупа под тугими ударами плотного, как ватная подушка, воздуха, ему пришлось так пригнуться и обнять тело адского скакуна, что он почувствовал даже нежность к такому близкому, горячему, сильному, необузданному, свободолюбивому и умному Коню.
Когда Максим собрал все силы, чтобы чуть-чуть оторвать голову от холки и оглядеться, то не увидел никакого поля, никакого леса, да и, вообще, земли, тверди, как таковой. Они неслись сквозь холодный туман облаков, бьющих их дождем и снегом, лижущих длинными языками грозовых разрядов, оглушающих небесным громом, потом вырвались из вязкого, негостеприимного слоя, несущего холод и зиму, в синеву хрустально-чистой атмосферы, не замутненной никакими вкраплениями водяного пара, стали подниматься все вверх и вверх, туда, где воздух становился все холоднее и разреженнее, где расплывалась чернота космоса, бушевали магнитные бури, колыхалось полярное сияние, а солнцe своим излучением сжигало все живое. Максиму не хватало воздуха, его тело заледенело, и казалось, что при слабом ударе или встряхивании оно рассыплется на мельчайшие льдинки, влага в глазах замерзла, он ослеп, потом его легкие судорожно ощутили пустоту космоса…
Он умер.
Максим очнулся от растекающегося в груди жара, как будто от передержанных горчичников, и нашел себя сидящим на асфальте, прислонившемся спиной к колесу своего броневичка. Никаких цветочных полей, сосновых боров и говорящих коней в зоне видимости не наблюдались. А наблюдалось все такое же низкое небо, сеющее снег пополам с дождем на голую, мертвую землю с черными проплешинами старых воронок, заполненных грунтовой водой и начинающих подергиваться льдом, все такая же глинистая мокрая обочина со ржавой китайской стеной разбитой бронетехники, но теперь уже с появившимся широченным проходом вместо давешнего потайного люка, буквально проплавленным в нагромождении металла несколько минут назад, судя по раскаленным остовам, тягучим красным ручейкам жидкой стали и специфическому запаху серы в воздухе.
Максим попытался пошевелиться и оторваться от спасительного грязного колеса, и это ему без особого труда, в общем-то, удалось, если не считать включившегося в висевшей плетью раненой руке высоковольтного разрядника, посылающего адские сигналы боли от кончиков пальцев до разорванного предплечья, откуда они концентрическими волнами расплывались по всему измученному телу. В первую секунду от неожиданной боли Максим сильно прикусил губу, и по подбородку из прорезанных острыми зубами ранок потекли струйки свежей крови, слегка задерживаясь на длинных волосках щетины, уже переходящей в короткую бороду, затем на шею и дальше — на грудь под бронежилет, или капая из ямки под губой на землю и полы плаща.
В какой-то степени это было последней каплей, развеявшей сгустившийся было в голове туман, окончательно прояснившей зрение и заставившей Максима вспомнить о произошедшем в мельчайших подробностях. Однако, он никак не мог понять — как же все-таки снова оказался около своей машины.
