Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души
Кассир пометил что-то в своих записях и обратился к Костнеру:
— Предпочитаете чек или наличные, сэр? Настроение возвращалось, и Костнер пошутил:
— А чек потом примут?
Все трое рассмеялись, и Костнер добавил:
— Да, чек подойдет.
Чек был выписан и проштампован на две тысячи. — Двадцать долларов подарок казино, — сказал кассир, передавая документ Костнеру.
Он долго вертел чек в руках, все еще не веря свалившейся удаче. Две штуки. Снова на золотой дороге.
Возвращаясь вместе с Костнером в зал игровых автоматов, плотный управляющий вежливо поинтересовался:
— Как вы намерены распорядиться суммой?
На мгновение Костнер растерялся. Особых планов у него не было. Неожиданно его осенило, и он ответил:
— Буду играть на этом автомате.
Управляющий улыбнулся: прирожденный неудачник. Вначале зарядит в автомат двадцать серебряных баксов, потом разменяет чек и перепробует все игры. Блэкджек, рулетка, баккара, фаро… Спустя два часа две тысячи вернутся в казино. Так было всегда.
Проводив Костнера к игровому автомату, управляющий похлопал его по плечу:
— Удачи, дружище.
Едва он отвернулся, Костнер вложил доллар и потянул за ручку.
Управляющий не успел сделать пяти шагов, когда за спиной раздался щелчок остановившихся барабанов, звон двадцати серебряных долларов-жетонов и рев проклятого гонга.
Она знала, что сукин сын Нунсио — свинья, каких, мало. Ходячая грязь. Куча дерьма с ушами. Чудовище в нейлоновых трусах. Мэгги успела поиграть во многие игры, но от предложения сицилийского извращенца ее едва не вывернуло.
Она чуть не поперхнулась. А сердце, о котором специалист из Беверли-Хиллз сказал, что его нельзя напрягать, застучало как сумасшедшее.
— Ах ты, свинья! Грязная, вонючая свинья, ты понял, Нунсио?
Она выпрыгнула из постели и принялась натягивать одежду. Она не стала возиться с лифчиком, просто натянула на маленькие груди, еще пылающие от любовных укусов Нунсио, широкий свитер.
Он сидел на кровати, ничтожный маленький человечек с седыми висками, лысой головой и мокрыми глазами. Он и сам чувствовал себя свиньей, но в ее присутствии ничего не мог с собой поделать. Он любил эту проститутку, любил шлюху, которую содержал. Такое со свиньей Нунсио случилось впервые, и он был беспомощен. Имей он дело с какой-нибудь обычной телкой, проституткой или шлюхой в Детройте, он бы вылез из двуспальной кровати и от души ей врезал. Но Мэгги… Мэгги вила из него веревки. Он и предложил-то всего-навсего… ну… чтобы жить вместе, потому что с ней ему было так хорошо. Но она разозлилась. Хотя что особенного в этой затее?
— Нам надо поговорить, дорогая… Мэгги…
— Ты. грязная свинья, Нунсио! Дай мне денег, я иду в казино, и запомни, что до конца дня я не хочу видеть твою мерзкую рожу!
После этого она вывернула его бумажник и карманы, взяла восемьсот шестнадцать долларов, а он сидел на кровати, глядя в никуда. Перед ней он был беспомощен. Он украл ее из мира, о котором знал только то, что это класс, и она могла делать с ним все, что хотела.
Генетический урод Мэгги, голубоглазая статуэтка, хорошенькая Мэгги Денъгоочи, наполовину чероки, наполовину все остальное, хорошо усвоила уроки жизни. Она являла собой совершенную модель «высшего класса».
— До конца дня, ты понял? — Она смотрела на него, пока Нунсио не кивнул; после чего Мэгги спустилась вниз — капризничать, играть, злиться и удивляться самой себе.
Мужчины провожали ее взглядами. Она несла себя как вызов, так мальчик-оруженосец несет флаг своего рыцаря, так выходит на помост призовая сука. Рожденная для тоски. Чудо мимикрии и желания.
Азартной Мэгги не была. Никогда в жизни. Ей просто хотелось насладиться собственной яростью к сицилийцу, постоять у скользкой грани бездны и доказать себе, что она не зря приехала из Беверли-Хиллз в Лас-Вегас. Вообразив, как Нунсио наверху принимает очередной душ, она разозлилась еще больше. Мэгги купалась три раза в день. Но он — другое дело. Он знал, что она не переносит его запаха; временами он пах мокрым мехом, и она, конечно, не считала нужным молчать. Поэтому Нунсио мылся постоянно, и это ее бесило. Ванная никогда не была частью его культуры. Жизнь Нунсио была отмечена всевозможными мерзостями, и чистота в его случае казалась более непристойной, чем грязь. Для Мэгги все обстояло по-другому. Для нее купание было необходимостью. Ей требовалось постоянно смывать с себя краски мира, чтобы, оставаться чистой, мягкой и белой. Подарком, а не существом из мяса и волос. Хромированным инструментом, не подверженным ржавчине и коррозии.
Когда они прикасались к ней — мужчины, бесчисленные Нунсио, — на ее белоснежной вечной коже оставались пятнышки кровавой ржавчины, мазки сажи, паутина. Ей надо было купаться. Часто.
Она гордо проследовала между столов и автоматов, неся в сумочке восемьсот шестнадцать долларов. Восемь стодолларовых купюр и шестнадцать долларов по одному. В кассе она разменяла шестнадцать мелких купюр на серебряные доллары-жетоны.
«Вождь» ждал. Сейчас она до него доберется. Мэгги играла на «Вожде», чтобы позлить сицилийца. Он просил ее играть на автоматах по пять, двадцать пять или по десять центов, а она всегда доставала его тем, что за десять минут заталкивала в «Вождя» долларов пятьдесят-сто, монету за монетой.
Она с уважением оглядела машину и вставила первый доллар. Потом потянула ручку. Ну и свинья же этот Нунсио. Еще один доллар, опять потянула — сколько, интересно, они будут крутиться? Барабаны вращались, клацая и позвякивая, сливаясьижужжа, гудяметаллом, повторповторповтор, в то время как голубоглазая Мэгги ненавидела, и ненавидела, и думала только о не нависти, о днях и ночах, проведенных со свиньей, и о тех, которые еще предстоит провести; если бы только у нее были деньги, все деньги, что есть в этом зале, в этом казино, в этом отеле, в этом городе прямо сейчас вот прямосейчас — и не надо больше гудеть, клацать, позвякивать и жужжать (повторповторповтор), и она станет свободной-свободной-свободной, и никто во всем мире больше не прикоснется к ее телу, и свинья тоже не прикоснется к ее белоснежному телу, и вдруг одновременно с крутящимися перед главами долларомзадолларомзадолларом одновременно с гудением и клацанием барабанов с вишнями, и колокольчиками, и полосками, и сливами, и апельсинами возникла острая больболъболь острая боль!боль!боль! в груди, в сердце, в самой ее серединке — игла, скальпель, ожог, столб пламени, представляющий собой боль в чистейшем ее виде, чистую чистую БОЛЬ!
