Филип Хосе Фармер - Конец времен
Но отвернулся он лишь на секунду — слишком завораживающим было то невыразимо гнусное, что представилось ему в короткие секунды контакта. В это мгновение Лейф переживал то же, что и Кандельман. Повернувшись вторично, он увидел лишь физическое тело банту; странное мерцание исчезло. Обитатель тьмы сосредоточился на Кандельмане, и отблески образов погасли.
Уззит уронил оружие, прижался спиной к стене, цепляясь за нее, как за последний островок надежности в рассыпающемся мире. Вечно сутулая спина выгнулась назад от немыслимой боли, колени подкосились. С лица слетела непроницаемая маска, обнажив гримасу немыслимого страдания.
Лейфа трясло. Он заглянул в тот ад, где мучился сейчас Кандельман — и где остался бы сам, не отвернись вовремя.
Каждую мышцу в теле уззита свела судорога, кровь прилила к лицу, разрывая сосуды. Потаенные желания и стремления, подавленные импульсы и мысли, всю жизнь копившиеся в казематах мозга, рвались на свободу, ощутив ее вкус, — но обитатель тьмы ловил их, накачивал новой силой и швырял обратно.
А Кандельман, несчастная жертва, неспособная выплеснуть их — потому что в жизни своей он ни разу не плакал, не смеялся, не пел и не любил и даже не ненавидел толком, — корчился теперь под грузом собственной душевной тьмы. Глаза, уши, рот, нос, каждая пора кожи сочились кипящим ядом, ищущим выхода.
Лейф смотрел на это, пока хватало сил. Потом он поднялся, подобрал минимат и выстрелил уззиту в висок. Тот, без сомнения, поблагодарил бы агента за это.
Лейф снял с пояса Кандельмана ключи, расковал Аллу, а та освободила его. Вместе они поковыляли по туннелю, зная, что корабль дождется их.
Позади сидела на корточках рядом с трупом, размышляя о плодах трудов своих, одинокая фигура. Он отказался идти с ними. Умирая, он цеплялся за родной влажный мрак бесконечных туннелей.
Он навсегда останется обитателем тьмы.
ГЛАВА 25
Пройдя еще несколько миль и не встретив на пути никого, кроме пары крыс, беглецы добрались до указанного Пеструшкой места. Лейф выстучал по кирпичной стене сигнал, и приотворилась потайная дверь — ровно настолько, чтобы впустить человека. Внутри их встретил высокий человек в тюрбане, внимательно следивший за пришельцами через прицел, пока Лейф не сказал пароль. Это был пилот, Соча Ярни, малаец родом из Калькутты, который должен был вывести космоплан по Сене в Атлантику.
Корабль был маленький. Лейф и Алла примостились на коврике, прижавшись спинами к вечносплавовой переборке. Вокруг толпились два десятка тимбуктанцев и группа примитивов из другой колонии, находившейся на западной окраине Парижа. Лейф немного удивился, увидев их вместе, но сидевший рядом доктор Дзюба просветил его. Как ни отличались по своим верованиям тимбуктанцы и банту, но в Париж они проникали на одном корабле.
Лейф и Алла долго молчали. Накопившаяся за сутки усталость, медленное движение корабля, постоянные остановки, запах набитых в тесном, замкнутом пространстве человеческих тел вызывали раздражение, нервозность и не свойственную им мрачность.
Наконец Алла положила голову ему на плечо и прошептала:
— Боюсь, ты еще пожалеешь о том, что сделал.
Лейф подавил желание огрызнуться, но она была слишком чувствительна, чтобы не услышать непроизнесенной отповеди.
— Я думал, что для тебя могу весь мир отдать, — произнес он вслух и тут же понял, что сделал это зря. По груди его потекли слезы.
— Прости,— выдохнул он, обнимая ее. — Я не хотел смеяться над тобой. Я хотел сказать, что не мог поступить иначе. Потому что иначе я потерял бы тебя — а я не мог этого сделать. Смешно... никогда бы не подумал, что смогу так влюбиться.
— Я так счастлива, — всхлипнула она, — что ты так говоришь. Но из-за меня ты стал изгнанником, тебя назовут предателем. А как же твои родители, твои друзья?
— Знаешь что, — ответил он, — давай я все объясню сейчас, потому что потом я не потерплю никаких сожалений, душевных мук и прочего самокопательства. Я ненавижу жалость к себе — это чувство жрет тебя изнутри. Поняла?
Алла не подняла головы, но Лейф ощутил, как она кивнула.
— Хорошо. Так вот — родители мои мертвы, а друзей нет. Я двенадцать лет не был в Пограничье. Двенадцать лет отдал борьбе ради своей страны — нет, ради человечества, потому что я не верю в границы и надеюсь, что, когда холодная война будет выиграна, придет конец и этим искусственным образованиям, разделяющим людей... хоть это и сомнительно.
Единственными соотечественниками, с кем я общался, были Ава и Зак Роу. Все остальные остались для меня смутными тенями — голоса, руки, лица, встреченные один-два раза. Единственным, кого я мог назвать своим другом, был Ава, да и то наши отношения сложились весьма странно. На втором году нашей совместной жизни я поймал себя на том, что думаю о нем как о «ней». Порой он настолько хорошо входил в роль, что мне приходилось напоминать себе: передо мной мужчина. Думаю, в последние лет пять Ава и сам начал думать о себе в женском роде. Потому-то, полагаю, он так и язвил в мой адрес. Ему приходилось отстаивать свое мужское начало, иначе он лишился бы его вовсе. С самого начала в нем была скрытая женственность, иначе он вовсе не мог бы играть свою роль. Но роль проглатывала его... Наверное, я всегда посмеивался над его платьями, чтобы напомнить, кто он на самом деле.
— А зачем ему было изображать женщину?
— А все из-за высокой морали генерала Ицковича из нашего родного КХВ. Он решил, что больницей должны руководить мужчина и женщина. Женщина присматривала бы за медсестрами и за женщинами-пациентками. Просто удивительно, сколько информации можно получить в родильном отделении. Логично было бы назначить на этот пост одну из наших шпионок, но генерал решил иначе. Он справедливо рассудил, что, как ни запрещай, если мужчина и женщина изображают супругов, то и спать они станут вместе. А так как сочетать меня законным браком ему никак не удавалось, он послал со мной Аву.
Если вдуматься, то точка зрения совершенно абсурдная. Чем приказ убить мужчину моральнее приказа переспать с ним?
На это Алла не ответила.
— Наверное, Ава очень страдал, — произнесла она.
— О да. Во-первых, он правоверный иудей, и от гайяакской пищи его тошнило. Во-вторых, он был женат, и все эти годы он не видел жену и сына. Ему оставалось терпеть совсем немного. Через шесть месяцев грянул бы Конец Времен, наша миссия завершилась бы, и мы отправились бы домой. Ава получил бы свою награду от благодарной страны.
Кроме того, его раздражало, что я сплю с кем ни попадя. В его мужской силе сомневаться не приходилось, но роль, которую он играл, и его вера связывали его. А больше всего его бесило, что большую часть этих женщин я укладывал в постель по прямому приказу того самого твердолобого генерала Ицковича. Повлияйте, дескать, на того-то иерарха через его жену, сестру или дочь... гнусно. Но пока это женщины врага, генерал не находил в этом ничего дурного. Но со своими ни-ни!
