Зиновий Юрьев - Дальние родственники
В окне показались три человека, две женщины и мужчина. Они склонились над приборами, похожими на компьютеры. Голос пояснил:
"Группа специалистов из Саранского университета считает, что они нащупали путь к расшифровке так называемого Марсианского камня. Они не сомневаются, что этот текст был выжжен на камне около двадцати тысяч лет назад некой космической экспедицией, посетившей Красную планету. Ученые считают, что для полной расшифровки им понадобится еще две или три недели".
В окне появился уже знакомый зал, где только что судили Соню и Сергея. Камера показала Соню, потом меня, причем в тот самый момент, когда я вытирал платком Прокопа глаза.
"Заканчивается первый день пребывания в нашем времени человека из двадцатого века Владимира Григорьевича Харина, рассказывал диктор. - Сегодня он присутствовал на бурном заседании суда на Московской хроностанции. Суд постановил сделать внушение двум сотрудникам станции Софье Данилюк и Сергею Иванову, которые самовольно отправились на двести лет назад, чтобы доставить к нам родственника Софьи Владимира Григорьевича Харина, и выразить им одновременно общественное восхищение и благодарность.
Драматург из двадцатого века должен в ближайшие дни решить, остается ли он в двадцать втором веке или возвращается в свой двадцатый".
Гм, не думал, что я выгляжу столь благопристойно.
Почтенный старик, благородный отец, если пользоваться амплуа старого театра. На экране тем временем появился тощенький, пошатывающийся, как после выпивки, страусишко.
"Ученым кенийского биоцентра удалось впервые воссоздать огромного африканского страуса - эпиорниса, исчезнувшего еще в девятнадцатом веке. Вы видите новорожденного, которого крестные отцы нарекли Крошкой".
"Продолжается пребывание на Земле посланцев планеты, которую двадцать два года назад впервые посетили наши космонавты. Как известно, мы решили называть ее для себя планетой Королева, поскольку обитатели планеты используют для общения между собой колебания особого поля экс, которые не имеют эквивалента в земных языках, и их собственное название планеты можно выразить лишь математическими символами".
В окне показался небольшой аквариум, в котором плавали полупрозрачные бесформенные существа. Перед аквариумом сидели несколько почтенного вида людей и оживленно беседовали с амебами. При этом они, очевидно, пользовались каким-то переводным устройством, которое походило на передвижной аппарат для снятия электрокардиограммы. На стенках аквариума были видны многочисленные присоски с разноцветными проводами, которые шли к аппарату.
Внезапно окно захлопнулось, исчезло, и голос моего инфоцентра сказал:
"Мы очень сожалеем, но следующую страницу в выпуске новостей вы посмотреть не сможете, поскольку она содержит информацию, которая не может быть передана в двадцатый век".
Что делать, пожал я плечами. Увижу каких-нибудь амеб в дипломатических фраках в другой раз. Я протянул было руку к знакомому символу, который уже раз усыпил меня мягким покачиванием, плеском волн, скрипом переборок, криком чаек, но не нажал на него, потому что, очевидно, задремал. А проснулся из-за слов:
"Вы сегодня немножко не в духе..."
Голос был женский. Наверное, это Соня пришла ко мне. Я открыл глаза и повернулся, чтобы обнять внученьку, но ее не было, и мужской голос ответил:
"Может быть. Я сегодня не обедал, ничего не ел с утра..."
Что за чертовщина? Я сел в кровати. Да это же мое окно в мир продолжало светиться.
Казалось, все, перерасходовал я свой запас удивления, но нет, оказывается, был еще во мне какой-то неприкосновенный запасец, потому что я почувствовал, как отвисает у меня челюсть, сейчас шмякнется о пол. Видел я в окне... и сейчас язык поворачивается с трудом... Увидел знакомое мужское характерное лицо, да и женское лицо было знакомым, я знал, чувствовал, что видел эти лица, но память испуганно отказывалась включаться.
"...У меня дочь больна немножко, - продолжал знакомый человек в военной форме, - а когда болеют мои девочки, то мною овладевает тревога, меня мучает совесть за то, что у них такая мать. О, если бы вы видели ее сегодня! Что за ничтожество! Мы начали браниться с семи часов утра, а в девять я хлопнул дверью и ушел".
Боже, это же пьеса, сообразил я. Безумно знакомая пьеса, знакомые слова. Сейчас, сейчас я все вспомню. Я почувствовал, как название уже подымается к поверхности памяти.
"Я никогда не говорю об этом, и странно, жалуюсь только вам одной. Кроме вас одной, у меня нет никого, никого..."
Актриса тихонько прошептала:
"Какой шум в печке. У нас незадолго до смерти отца гудело в трубе. Вот точно так".
В голове моей, точно дельфин на поверхность моря, выпрыгнуло: господи, да это же "Три сестры"! Это же Вершинин и Маша!
И вспомнил я по одной только реплике: какой шум в печке. Чехов, только гений Чехова мог столько запрессовать во вздорные, в сущности, чепуховские слова.
"Вы с предрассудками?" - продолжал Вершинин, и тут второй дельфин выпрыгнул на поверхность моего оцепеневшего сознания:
"Это же... это же Станиславский".
- Как Станиславский? - нахмурился Константин Михайлович. - Станиславский ставил...
- При чем тут ставил? - Владимир Григорьевич сделал паузу, усмехнулся и продолжал: - Константин Сергеевич играл Вершинина.
- Володенька, - вздохнула Анечка, и видно было, что ей не хотелось уличать Владимира Григорьевича в выдумках, но не могла она сдержаться. - Володенька, если я правильно помню, Станиславский играл Вершинина, когда и кино-то не было...
- Я тоже так думал, - почему-то торжествующе кивнул Владимир Григорьевич, - но еще более невероятным было то, что Машу играла... Алла Константиновна Тарасова!
- Абер дас ист... - сказал Константин Михайлович, и Ефим Львович добавил:
- Невозможно.
- Конечно, невозможно, - кивнула Анечка и вздохнула. Тарасова играла Машу в сороковых годах, я прекрасно ее помню. А Станиславский - лет на сорок раньше, если не больше.
- Согласен, милые друзья, согласен. И я знал, что они никогда не играли вместе. И знал к тому же, что не могли их снять в цвете, с фантастическим стереоэффектом. И тем не менее колдовство продолжалось, чеховское колдовство.
"Когда вы говорите со мной так, - тихонько засмеялась Тарасова, - то я почему-то смеюсь, хотя мне страшно..."
Через несколько минут я стряхнул с себя оцепенение и почувствовал, что, если тут же не получу ответа, просто сойду с ума. До сих пор все виденное в двадцать втором веке было фантастично, но по-своему логично. А здесь... Я вспомнил, как Прокоп обращался к инфоцентру.
"Вы можете ответить мне на вопрос?" - неизвестно кого спросил я, чувствуя себя идиотом.
