Рэй Брэдбери - В мгновение ока
— Ах да, так оно и было, — вспомнила Шейла.
— Одно дело — тогда, другое — сейчас. Я тебя внимательно слушаю.
— Это чувство не покидало меня целый год. Лежа в постели, я ощущала, как покалывает кожу, как открываются поры, словно микроскопические рты, как по телу сбегает пот, как сердце колотится там, где не ждешь: в горле, на запястьях, под коленками, в лодыжках. Я ощущала себя тающей восковой фигурой. После полуночи не решалась включить свет в ванной: боялась увидеть в зеркале чужое лицо.
— Ближе к делу! — Он бросил в чашку четыре куска сахара и выпил из блюдца расплескавшийся кофе. — Давай по существу!
— В ночные часы, да и потом, средь бела дня, мне казалось, что я попала в горячую летнюю грозу, которая смывает с меня старое естество, а под ним открывается совершенно новое. Обновляются одна за другой капельки лимфы, все до единого красные и белые кровяные тельца; все нервы, как струны, натягиваются заново. У меня другой костный мозг, другие волосы, даже новые отпечатки пальцев. Зря ты на меня так смотришь. Ну, допустим, отпечатки пальцев те же. Но все остальное — другое. Понимаешь? Вот и получается, что я — заново изваянное, заново расцвеченное творение рук Божьих. Он смерил ее уничтожающим взглядом:
— Я слышу бред воспаленного сознания. Я вижу кризис среднего возраста. Говори прямо. Ты решила подать на развод?
— Время покажет.
— Что оно тебе покажет? — закричал он.
— В данный момент я просто… ухожу.
— Интересно, куда же?
— Мало ли разных мест, — туманно ответила она, проделывая борозды в омлете.
— У тебя кто-то есть? — спросил он после паузы, сжимая в кулаках нож и вилку.
— Можно сказать, пока нет.
— И то слава Богу. — У него вырвался протяжный вздох облегчения. — Отправляйся к себе в комнату.
— Что-что? — прищурилась она.
— Всю неделю будешь сидеть дома. Ступай к себе. Телефон я отключу. Телевизор тоже. Кроме того…
Она поднялась из-за стола.
— Такое я выслушивала от отца, когда училась в школе!
— Не сомневаюсь! — Томас негромко рассмеялся. — Все. Марш наверх! Сегодня останешься без обеда, дрянная девчонка. А ужин найдешь за дверью, на тарелке. Когда научишься себя вести, получишь обратно ключи от машины. Прочь с моих глаз! Выдерни из розетки телефон и сдай плеер.
— Это неслыханно! — вскричала она. — Я давно выросла.
— Выросла. И не двигаешься с места. Деградируешь. Если верить этой идиотской теории, ты не сделала ни шагу вперед — тебя отбросило назад на целых девять лет! Вон отсюда! Марш наверх!
Шейла побледнела и выскочила из-за стола, утирая слезы.
Когда она взлетела на середину лестницы, он поставил ногу на нижнюю ступеньку, вытащил из-за ворота салфетку и тихо окликнул:
— Постой…
Она замерла на месте, но не оглянулась в его сторону.
— Шейла, — выговорил он, помолчав, и по его щекам тоже покатились слезы.
— Что тебе? — прошептала она.
— Я тебя люблю.
— Знаю. Но это ничего не меняет.
— Нет, меняет. Выслушай.
Она стояла в ожидании на полпути к своей комнате.
Томас тер лицо ладонями, как будто хотел нащупать истину где-то у рта или вокруг глаз. В его жестах сквозило неистовство.
Потом у него опять вырвалось:
— Шейла!
— Мне было сказано убираться к себе в комнату, — сказала она.
— Нет!
— Будут другие распоряжения?
К нему стало возвращаться спокойствие, взгляд говорил о поисках выхода, рука легла на перила, тянувшиеся туда, где, не оборачиваясь, стояла Шейла.
— Если эта теория справедлива…
— Справедлива, — прошептала она. — Каждая клеточка, каждая пора, каждая ресница. Через девять лет…
— Да, да, я понимаю. Но послушай и ты меня.
Он проглотил застрявший в горле комок, и это помогло ему переварить решение, которое он и принялся излагать — сначала сбивчиво, потом немного спокойнее, потом с крепнущей уверенностью.
— Если все, что ты описала, произошло на самом деле…
— Да, это так, — шепнула она, склонив голову.
— В таком случае, — медленно договорил он, — это произошло и со мной.
— Что? — Она едва заметно подняла голову.
— Такое ведь не может случиться с кем-то одним, правда? Это бывает со всеми, во всем мире. Тогда надо признать, что все мое существо девять лет изменялось одновременно с твоим. Каждая родинка, каждый ноготь, всякие там дермисы-эпидермисы. Я ничего такого не замечал. Но это не влияет на суть дела.
Шейла вскинула голову и расправила плечи. Томас поспешил договорить:
— Если все это правда, то я и сам обновился, как ни крути. Прежний Том, Томас, Томми, Томазино остался в прошлом, сбросил кожу.
Она слушала с широко раскрытыми глазами. Он закончил:
— Выходит, мы оба стали совершенно другими. Ты — прелестная незнакомка, о которой я мечтал весь последний год. А я — тот другой, кого ты отправилась искать. Так ведь получается? Согласна?
За едва уловимым колебанием последовал еле заметный кивок.
— О мадонна! — выдохнул он.
— Меня не так зовут, — сказала она.
— Отныне — так. Новая знакомая, иная сущность, другое имя. Тебе как раз подходит. О, моя Донна!
Поразмыслив, она спросила:
— А ты тогда кто?
— Я тоже сменю имя. — Он прикусил губу и улыбнулся. — На «Вернон». Наверно!
— Вернон, — произнесла она. — Вернон и Донна. Донна и Вернон.
— Ласкает слух. Только надо привыкнуть. Донна?
— Слушаю.
— Выйдешь за меня?
— Как ты сказал?
— Я спрашиваю: выйдешь за меня замуж? Прямо сегодня. Через час. Ровно в полдень?
Только сейчас она повернулась и обратила к нему посвежевшее, загорелое, умытое лицо.
— С радостью.
— А потом мы с тобой опять превратимся в маньяков и куда-нибудь сбежим, — только, чур, ненадолго.
— Зачем? — удивилась она. — Здесь тоже очень неплохо.
— Тогда спускайся, — сказат он, протягивая ей руку. — До следующего обновления у нас целых девять лет. Спускайся, свадебный завтрак еще не окончен. Донна?
Она сошла по ступеням и с улыбкой оперлась на его протянутую руку:
— А где же шампанское?
Баг
Bug, 1996 год
Переводчик: Е. Петрова
Оглядываясь назад, не могу припомнить, чтобы Баг хоть когда-нибудь не танцевал. Прозвище Баг — это, естественно, сокращение от «джиттербаг»; в конце тридцатых годов, когда мы, ученики выпускного класса, стояли на пороге необъятного мира и задумывались над жизненным выбором, которого не было, все сходили с ума от этого танца. Зато я очень хорошо помню, как Баг (на самом деле его звали Берт Багли — от прозвища «Баг» ему, как ни крути, было никуда не деться) под заключительные аккорды джаз-банда, игравшего на церемонии вручения аттестатов, вдруг выскочил вперед, прямо к сцене, и пустился в пляс с воображаемой партнершей. Зал взорвался. От криков и оваций можно было оглохнуть. Дирижер, вдохновленный самозабвенным мальчишеским порывом, дал знак музыкантам повторить последний куплет, и Баг тоже повторил свой танец; мы не жалели ладоней. Потом оркестр заиграл «Спасибо за память», и все стали подпевать, обливаясь слезами. Прошло много лет, но та картина не изгладилась из памяти: Баг с закрытыми глазами танцует возле сцены, вращая невидимую подругу на расстоянии вытянутой руки; ноги, словно по собственной воле, выписывают умопомрачительные фигуры — танец сердца, не знающий границ. Когда музыка смолкла, никто, включая джазистов, не хотел расходиться. Мы погрузились в мир, сотворенный одним из нас, и, как могли, оттягивали вступление в тот, другой, мир, который ждал за порогом школы.
