Андрей Жвалевский - Те, которые
– Ты че?
Богдан раньше не то что не дрался, но даже не видел, как это делается. Поэтому он не ответил положенным по этикету «А ты че?», а сразу заявил:
– Ты из-за Светки так напрягся?
Этот вопрос в лоб, да еще заданный самым дружелюбным тоном, сбил с толку и соперника, и присутствующих пацанов. На Богдана посмотрели с изумлением.
– Так она теперь со мной гуляет, понял? – улыбнулся Богдан. – Я ей больше нравлюсь.
Соперник совсем растерялся и не смог ничего придумать в ответ, как обложить Богдана незамысловатым, но очень обидным матом. Из относительно приличных слов там были только «ублюдок» и «инвалид». Богдан, не переставая улыбаться, резко ударил противника в живот. Неумело, но очень сильно. И еще раз. И еще. Глаза у него в этот момент были словно искусственные.
Если бы он не улыбался, а орал, пацаны среагировали бы раньше. А так они стояли и оторопело смотрели, как бывший колченогий Данька методично ударяет упавшего на землю соперника то правой рукой, то левой. И только когда он замахнулся ногой, кто-то сообразил:
– Да он его убьет!
Но и вчетвером оттащить Богдана удалось не сразу. Он уже перестал улыбаться, только глухо рычал и упрямо лез, чтобы добить, втоптать в землю.
После этого случая соперник неделю не выходил из дому, а у его кровати сидела его девчонка, которая испугалась «этого зверя». Ей заранее сообщили о драке, она наблюдала за ней из укромного места, чтобы успеть в нужный момент выскочить и защитить Даньку. А вместо этого увидела его улыбку и стеклянные глаза…
Больше она к Богдану не подходила. Зато остальные девчонки смотрели на него со смесью ужаса и восторга.
Богдан после этого случая попросил папу отдать его в какую-нибудь секцию типа каратэ. Он хотел научиться убивать человека с одного удара. Папе он этого, конечно, не сказал.
* * *На каратэ ему не понравилось, на других восточных единоборствах тоже. Везде тренеры твердили о философии добра, о неприменении силы к слабому. И не только твердили, но и заставляли проникаться этой идеей. Богдан сначала честно пытался проникнуться. У него довольно быстро получилось овладеть техникой медитации. В свое время он проделывал что-то похожее, когда воображал свою голову чужой. Но отключившись, он шел за сенсеем совсем не туда, куда хотелось бы тренеру. Сенсей заставлял открыться миру, впустить его в себя, но это означало снова впустить в себя боль. Как только Богдан понял это, то намертво закупорился.
Тренеры рано или поздно замечали эту особенность мальчика. Кто-то пытался помочь выйти за пределы внутренней стены – от таких Богдан уходил сам. Другие старались избавиться от него – и он не возражал. Самым мудрым оказался сморщенный старичок, руководитель секции с каким-то очень запутанным названием.
Только глянув на Богдана, он наотрез отказался иметь с ним дело. Да еще и папе приказал никуда больше не отдавать «этого черного мальчика», пока тот не «выльет из себя грязь». Папа, конечно, старичка не послушался, но в ближайшее же воскресенье отвел сына в церковь. Так уж получилось, что туда Богдан не заглядывал с того момента, как объелся таблеток. Сначала его держали в больнице, потом он так увлекся выздоровлением, что не до церкви было.
Папа поставил Богдана рядом с собой. Служба на сей раз показалась мальчику нудной, хотя до этого он, кажется, даже получал от нее удовольствие. Вроде бы среди икон боль немного ослабевала. Но теперь, когда он сам с ней справился, зачем ему все эти почерневшие картины и ладанки? Однако Богдан стоял, чувствовал, что папа все время на него косится, словно ждет чего-то. Поэтому держался спокойно, время от времени крестился, в конце подошел и приложился к батюшкиной ручке.
На обратном пути папа повеселел. Похоже, он боялся, что в церкви с Богданом приключится, что-то плохое. Но оно не приключилось, и теперь папа болтал о том о сем. Богдан, пользуясь его хорошим настроением, попросил:
– Папа, а можно я на бокс запишусь?
Папа бросил настороженный взгляд на сына:
– Уверен? Может… ну не знаю… на танцы.
Богдан кивнул:
– И на танцы тоже. Можно?
Папа замолчал надолго.
– Давай с мамой посоветуемся, – предложил он, уже въезжая во двор.
Разговор с мамой получился странный. Она смотрела на Богдана слегка испуганно – последние месяцы она всегда на него так смотрела – и отвечала кратко, после паузы.
– Мам, я буду с вами на танцы ходить, хорошо?
Пауза.
– Хорошо.
– И на бокс.
Пауза.
– А может, какой-нибудь другой спорт?
– Я на бокс хочу. Почему мне на бокс нельзя?
Пауза.
– Твое здоровье…
– Я же уже проходил сто обследований, все говорят, мне можно. Почему ты против?
Пауза. Беспомощный взгляд на отца. Тот понимает, что решать все же придется ему, и кладет руку Богдану на плечо:
– Ладно. Попробуем. Только давай так: если опять… начнутся проблемы, больше никаких спортивных драк. На легкую атлетику пойдешь. Или в теннис. Договорились?
* * *Полгода прошли весело. Танцы оказались очень прикольным занятием, хотя Богдан изначально пошел в студию только чтобы задобрить маму, которая могла часами любоваться спортивными танцами по телеку. У мальчика оказалось врожденное чувство ритма. Тренер боялся, что новенький не выдержит темпа тренировок (отец приватно предупредил о проблемах со здоровьем мальчика), но Богдан работал без дураков. Ему нравилось танцевать, особенно когда тело, руки и ноги запомнили нужные движения и не приходилось мучительно вспоминать, что там дальше. Теперь Богдан позволял себе двигаться, почти отключив голову.
Он открылся музыке, как не смог открыться миру во время медитаций. Мир был слишком сложный, слишком много там было всего намешано, в том числе и страшного: отчаяния и боли, боли, боли. В музыке боли не было совсем. Они танцевали под чистые, теплые мелодии. Чаще всего в них переливалась радость, иногда – грусть, но тоже светлая и мягкая, которая не может поранить. Богдан словно купался под пушистым душем, подставляя всего себя разноцветным ароматным струям. Музыка оказалась предсказуемой и потому не опасной. Он смело плыл по ее лабиринту, не боясь наткнуться на что-нибудь острое, резкое или шероховатое. Даже заводная «латина» не таила в себе никакой опасности.
А вот боксом он прозанимался очень недолго, до первого спарринга. Когда партнер пробил его неумелый блок и Богдан почувствовал тупой тычок в челюсть, он немедленно стащил с себя перчатки со шлемом и отправился в раздевалку. Тренер зря разорялся в том духе, что «Терпи, это не шахматы!» и «Как девчонка, ей-богу!». Богдан сосредоточенно переодевался. Тычок был совсем не сильный, но он ясно показал, что в следующий раз будет больно. Или через раз. Но рано или поздно резкая боль ворвется туда, откуда Богдан с таким трудом ее выкурил. Этого не должно случиться.
