Юрий Никитин - На Темной Стороне
За калиткой прогудел еще гудок, там слышались голоса, хлопки ладони о ладонь. Когда калитка отворилась, вошел наконец Леонид, улыбка виноватая, на ходу поспешно вытирает пальцы ветошью, издали помахал всем и убежал мыть руки. За ним шли художник, которого я дважды видел на каких-то тусовках, имени не запомнил, а с ним грациозно двигалась, словно в восточном танце, закутанная с головой женщина.
Судя по фигуре, очень молодая и яркая, на голове чадра с полупрозрачной вуалью. Я разглядел крупные блестящие глаза, сочный рот, не сразу признал ту девушку, что впервые увидел с Богемовым на вечеринке. Она тогда в танце, чтобы поддать огонька, начала сбрасывать с себе «все лишнее». А когда фигура изумительная, то лишним оказывается все. Она тогда сбросила с себя лифчик, затем и трусики, так и танцевала среди нас, танцующих пар, задевая то горячим бедром, то оттопыренными ягодицами, а то и полной жаркой грудью...
– Маринка, – наконец вспомнил я ее имя. – Ты под этой чадрой... еще заманчивее! Но что случилось...
Под чадрой послышался легкий смех, но я уже знал, что случилось. Эх, Россия, Россия!.. Ни в чем не знаешь удержу. Воровать так миллион, а иметь – так королеву. Либо пан, либо пропал, либо грудь в крестах, либо голова в кустах... Это древние римляне сказали: aut ceasar, aut nihil, но только русские жили по этому принципу. Остальные все копеечка к копеечке, шажок за шажком, а Россия все пытается перепрыгивать ступеньки, а то и целые пролеты. То мир во всем мире, то коммунизм, то вот сменить сгнившее православие самым нетерпимым течением в молодом и сильном исламе – шиитами... Ведь выбрали же суннитское направление! Оно терпимее, близко к традиционному православию, народ так и вовсе разницы не заметит. В той же Турции, к примеру, никто чадры не носит, а женщины даже страной правят, премьер-министр там очень яркая красивая женщина...
Художник усадил ее между Игнатьевым и Беловичем, Ксюша посмотрела на Марину победно и едва-едва не показала ей язык, по крайней мере мне так показалось: она захватила место на бревне возле меня, сейчас прижималась теплым мягким боком.
Игнатьев спросил непонимающе, крайне шокированный:
– Это выходка, да? Пощечина общественному вкусу, да?
Под черной чадрой раздался тихий смех:
– Нет. Это убеждение.
– Но как? Как это можно? Зачем?
Из-под чадры донеслось то же смешливое:
– Да просто так, если хотите!.. Никто же меня не заставляет!.. И кроме того...
– Что? – спросил Игнатьев с жадным любопытством.
Она прямо посмотрела нам в лица, голос звучал все тем же веселым колокольчиком, но я чувствовал насколько он стал серьезным:
– Кроме того.. не знаю, как это сказать... но осточертело это... принадлежание всем.
Ксюша промурлыкала шокированно:
– Ну как зачем же такое вслух...
– Ну, я не так выразилась... – поправилась Марина. – Вот восхотелось мне... принадлежать только одному человеку!
Ксюша сказала, опередив всех:
– Ну и кто мешает и дальше принадлежать всем? А если только одному человеку – можно и без чадры. Хотя не знаю, зачем себя так ограничивать...
Ее теплый бок прижался теснее, у меня в той части тела кровь задвигалась быстрее, начала вспоминать, где у меня какие гормоны, я украдкой посмотрел на спутника Марины, но лицо того оставалось таким же американски безмятежным.
– А во-вторых, – закончила Маринка победно, – чтобы все это видели! Ну такая вот я хвастливая. И чтобы он это видел и знал. Что я только его женщина.
На нее смотрели во все глаза. Судя по отвисшим челюстям Игнатьева и Беловича, они тоже вспоминали как она тогда танцевала. То была полная свобода, Марина чувствовала, что в кругу хоть и незнакомых, но достойных людей, потому спокойно сбросила одежды и танцевала нагая, тем самым подбавив чего-то недостающего в нашу чересчур серьезную компанию.
Я посмотрел краем глаза на Ксюшу, она смотрит прямо перед собой, но ее нервные клетки уже проникли через ее тонкую кожу и совсем тончайшее платье, встретились с высунувшимися моими и начали самую древнюю на свете игру. Мой голос сказал мягко:
– Только вы, милочка, уж пожалуйста, не плескайте серной кислотой в лица красоток.
– Ка.. каких красоток? – удивилась она, но глаза ее с неодобрением стрельнули в сторону Ксюши.
– Да было такое в Иране... Там тоже была почти Европа. Или США. И мужчины и женщины одевались по-европейски. Но айятола Хомени призвал сбросить иго черной Империи, и вот по его призыву вместе с американцами из страны вышвырнули и европейскую одежду. А женщины одели паранджи... Сами одели! И еще ходили по улицам и плескали кислотой в открытые лица.
Она зябко передернула плечами:
– Это дикость! У нас такое никогда...
Я смолчал. Когда Россия что-то строит, то у нее не просто щепки летят, но и лес на сто миль в буреломах, как после Тунгусского метеорита. А воздух желтеет от слов, которых ни в Библии, ни в Коране...
Громко стуча сандалиями, примчался Сережка. Глаза расширенные:
– Я их всех замочил! А потом, гады, на мине подорвался!!!
Белович поморщился:
– Сережа, где ты такие слова ужасные услышал?
– Так они ж, гады...
– А кто гады? – поинтересовался я.
– Да русские!!!
Белович быстро посмотрел на меня, на сына:
– Ты что такое говоришь? А ты кто?
– Я командир «Дельты», – ответил он гордо. – Я весь русский спецназ замочил как кроликов!.. А потом и Москву разнес как собачью будку, все взорвал, разнес, всех перебил, замочил...
Я перебил, видя как несчастный Белович то краснеет, то белеет:
– Сережа, сбегай позови во-о-он того дядю, который возится в столярке! Скажи, что шашлыки уже готовы, можно приступать.
Он унесся, чистенький и послушный, примерный мальчик, из которого можно лепить все, что угодно. Tabula rasa, на которую уже пишут они, дотягиваясь из темной Империи, я не мы, его родители.
Белович что-то лепетал, Игнатьев с преувеличенной живостью заговорил о шашлыках, все принялись разбирать шампуры, от потревоженных ломтей мяса запахи пошли мощнее, призывнее.
Затопали детские ноги, Сережа примчался еще быстрее, еще издали закричал:
– Отмахивается! Там еще к нему одна тетя зашла...
Я посоветовал:
– А ты пойди и спроси, что значит надпись на экране: формат диск цэ комплете... Запомнил? Умница.
Сережа умчался. Слышно было как внезапно в мастерской настала тишина. Потом там загрохотало, дверь распахнулась с такой силой, что едва не слетела с петель. Зять выскочил безумный, с вытаращенными глазами и трясущимися губами. Его как ураганом пронесло к дому, оставляя за собой перевернутые стулья, изломанные кусты роз, ибо как носорог ломился напрямую.
