Беатриче кота Брамбиллы (сборник) (СИ) - Слезкин Юрий Львович
— Ей, Господи, зачем испытываешь меня, когда давно распят Ты и погребен, и стража стоит у входа Твоей усыпальницы. Я со всеми верующими плакала о смерти Твоей…
Тогда Христос сел на скамью, привлек к Себе трепетавшую женщину и спросил:
— Как же ты веришь, что Я вокресил тебя и что живешь ты, а в Мое воскресение не веруешь?..
Но женщина молчала в страхе и плакала.
Грустно поник головой Учитель; облако печали опустилось на чело Его, скорбно шептали Его губы:
— Истинно, истинно — я среди слепых… ибо все вы уверены в жизни тела своего, но не постигаете чуда…
И, умолкнув, стал невидим.
ЛЕГЕНДА РЫБАКА {21}
Княгине Е. Ф. Кропоткиной
Однажды, гонимый все дальше неутихающей скорбью по той, которую я оставил во имя долга, тщетно ища забвения в лесах, пустынях и морях, — я забрел в дикую страну скал и озер, полную таинственных легенд о былом и молчаливого укора будущему.
Надо мной уже дрожали темные тени ночи, готовые спуститься на землю; плакала и вздыхала где-то вдали неведомая птица, а может быть, душа, так же, как и моя — потерянная и одинокая в мире; сдвигались ближе друг к другу немые скалы и гасили свет свой озера.
Там на палевом, когда-то близком мне западе, Вечный окунул свой пылающий факел в море.
Двигалась тьма…
Усталый и подавленный, я решил отдохнуть здесь, на берегу ближайшего озера, у костра угрюмого рыбака, расстилавшего мокрые сети.
Молча смотрел я перед собой, не думая ни о чем, забывая время, невольно следя за белыми клочьями тумана, колеблющимися над зеркалом неба; за медленными движениями рыбака; за искрами, пьяно и беспомощно прыгающими в розовом дыму костра. Редкие, Бог весть откуда рождающиеся звуки будили замерший воздух — и, многократно отброшенные скалами, затихали слабым, болезненным стоном…
Печальное, потерянное Эхо спрашивало что-то у бледного неба, искало свою возлюбленную Тишину…
Бесцельно скользя перед собой, мой взор остановился, наконец, на середине озера и долго оставался неподвижным. Погруженный еще в далекие грезы, я бессознательно ловил взглядом там на середине неясные контуры двух фигур, которые походили на склоненных друг к другу гигантских в сером людей.
«Это туман», — тотчас же подумал я и, чтобы проверить себя, закрыл глаза.
Но, открыв их снова и направив на средину озера, я опять увидал два молчаливых фантома, неподвижно склоненных над гладью вод.
Тогда, заинтересованный, я поднялся и, подойдя к рыбаку, спросил его:
— Что это возвышается там, на середине озера?
Он молча посмотрел по указанному направлению, потом строго взглянул на меня.
— Это камни «Застывшей любви»…
— «Застывшей любви»? — тихо переспросил я и, зная, что не следует расспрашивать этого угрюмого человека, иначе он мне ничего не расскажет, медленно отошел от него и сел опять у костра.
Много сотен лет стоят эти таинственные камни, быть может, остатки когда-то бывшего утеса, погрузившегося в воду, или осколки горы, слетевшие в долину вместе с ледяными обвалами — загадочные призраки доисторических времен, немые божества нашего зверя-предка, — застывшая неумирающая любовь, — поэтический образ угрюмых рыбаков…
Вокруг них бродят туманы, шепчется вода, — над ними пустое северное небо, — неразгаданная вековая загадка…
Я смотрел на них и думал и не слышал, как рыбак подсел ко мне, только потом увидел его лицо — темное, твердое лицо, заросшее, как мхом, волосами, многознающее, с печатью долгого молчания.
Он тоже смотрел туда, на озеро.
— Этой воды здесь раньше не было, — молвил он наконец, — а цвели душистые цветы и росли стройные сосны и жили здесь люди… счастливые люди… Но потом всего не стало и разлилось мутное соленое озеро Возмездия…
Он смолк, точно выжидая от меня каких-нибудь вопросов, но я молчал и думал:
«Ну да, — конечно, — “озеро Возмездия”, “застывшая любовь”… Наверное, это легенда о двух любовниках, преступивших долг и совесть и за свою преступную любовь наказанных небом… Наверное, так…»
И тогда, не получив от меня ответа, старый рыбак рассказал мне следующую повесть:
«Недалеко отсюда когда-то давно стоял богатый замок и жила в нем прекрасная Айне. Молодая и веселая, — она любила смех и радость, — и все вокруг нее были счастливы. Но у нее был муж, угрюмый и нелюбимый ею, один наводящий уныние и страх на весь замок. Однажды, собирая цветы тут, где теперь озеро, Айне увидала молодого рыбака, стройного, с голубыми глазами — и полюбила его…
Они не сказали ни слова, но вышло так что взгляды их, сойдясь, открыли все друг другу. Скрывая от себя свою любовь, молодая женщина все-таки не могла побороть желания и на друтой день вновь они встретились на лугу. Краснея от счастья, молодой рыбак поднес ей пышный душистый цветок…
С тех пор они каждый день стали видеться.
Но она строго чтила обет жены, а он был — бедный рыбак и о счастливой, открытой любви они не смели думать…
“Нет, нет, — говорили они себе, — так дольше не может продолжаться, — мы не должны больше видеться, нет, нужно расстаться…”
Но с каждым днем откладывали горький час разлуки…
И вот раз, когда в небе горело яркое солнце, когда птицы праздновали первые дни любви, а цветы цвели яркими красками счастья, — они не выдержали… и поцеловались…
Только поцеловались…
Но первой опомнилась она и, вырвавшись из его объятий, гоня от себя то, чем жило теперь все вокруг нее, она сказала:
— Уходи, уходи, мой милый, — мы не можем любить друг друга, — это большой грех; нам нужно расстаться… Уходи…
И, говоря так, она хотела повернуться и идти к замку, а он к своей бедной хижине, но ноги их не двигались, а руки не выпускали друг друга.
Они плакали и крупные слезы падали на цветущую долину и жгли пахучие венчики цветов, мечтающих о любви…
И слез было так много, что они залили всю долину; сердца же этих двух людей, преступивших закон вечной любви и ослушавшихся ее велений, — превратились в камни…
И они до сих пор еще стоят здесь в озере собственных слез, как укор убивающим любовь…»
…Я уже не слушал старого рыбака, — глаза мои наполнились слезами и я чувствовал, как сердце мое холодеет и превращается в камень…
1908 г. 17-го мая о. Сайма.
СКАЗКА О НАСЛАЖДЕНИИ И ТИХОМ СЧАСТЬЕ {22}
Наш парк террасами спускался к морю. Море у его берегов было вечно сине, как сини сапфиры, или фиолетово, как фиолетовы аметисты, отороченные серебром. Ступени из розового мрамора с прозрачными жилками вели к пенистым волнам моря, и по сторонам каждой ступени стояли бронзовые треножники, курящие пряные травы на раскаленных рубинах.
На самой верхней террасе возвышался храм Солнцу. Пол его был зеркальный, а в жертвеннике лежал дискообразный алмаз. И путем известной комбинации зеркал в нем во все часы дня отражались золотые лучи солнца, дробясь в гранях его семицветными искрами.
Яшмовые колонны звездообразно расходились от жертвенника и замыкались кругом. Вверху они соединялись бронзовыми шпалами.
За храмом тянулся парк.
У парка нашего не было ограды, но никто из решившихся войти в него уже не уходил обратно в прежнюю жизнь.
В нашем парке цвели все цветы садов и росли все деревья мира.
Кровавый глаз кактуса скрывался в жестких пальцах своих листьев рядом с белым наивным подснежником; томные азалии утопали в зарослях хмеля, а вокруг темных, углубленных кипарисов молодо шумели кружевом листьев и золотом сережек северные березы.
В темных, холодных гротах, где стояли всегда молчаливые, замерзшие озера, лениво двигались белые медведи, а над гротами, среди гвоздики и терновника, летали маленькие колибри и гигантские бабочки.
