Владимир Савченко - За перевалом
Так он открыл в себе чувство радиации — и помянул добрым словом Ило и Эоли, спасших ему жизнь еще раз.
Удаляясь, Берн видел, как к холму подлетали вертолеты с ремонтниками.
Старый путь через Среднюю Азию оказался совершенно новым. В память о пустынях остались только обширные фотоэнергетические поля: серые квадраты с алюминиевой окантовкой выстилали площади, которые раньше занимали барханы, заросли верблюжьей колючки да редкий саксаул. Солнечное сияние здесь было прежним, фотополя делали из него электрический ток.
Постепенно Берн отходил. Да и то сказать: коль рухнул перед ИРЦ, надо возвращаться и к людям. Но чтобы вернуться основательно, не до первого осложнения, ему следовало глубже вникнуть в историю этого мира, понять, какой он. Давно бы Берну этим заняться, с самого начала — да все было не до того.
С таким благим намерением он и прибыл в Самарканд. Вечный город был совершенно не таким, в какой они завернули с Нимайером по пути в Гоби; тогда он уступил просьбам инженера, хотевшего пощелкать там фотоаппаратом. Собственно, то, что накладывало на это место отпечаток вечности и азиатской экзотики, сохранилось: ансамбли Регистан и Шахи-Зинда, мавзолей Тамерлана, изумрудно-зеленый (правда, еще более растрескавшийся) купол мечети Биби-Ханым, миниатюрно-изящная загородная мечеть Чабан-ата, остатки обсерватории Улугбека. В остальном это был не город, местность как и всюду.
Между обсерваторией Улугбека и минаретом Нильса Бора на зеленом холме Берн увидел здание, которое искал — с колоннадой по периметру, тремя каскадами широких лестниц и вертолетами на крыше — Музей истории Земли.
7. «Какая это планета?»
Что-то холодное и мокрое шлепнулось на грудь, сдавило бока. Берн вздрогнул, открыл глаза: на нем сидел малыш Фе. Он только что выскочил из воды, по носу и щекам стекали струйки, глаза горели ожиданием: а что сейчас сделает с ним белоголовый Аль?.. Берн нахмурился: вот я тебе! Тому того и надо было — он в восторге забарабанил ладошками по груди профессора:
— Аль, Аль, аля-ля! Аль, Аль, аля-ля! — и намерился удрать.
Берну ничего не оставалось, как включиться в игру. Он вскочил, поймал визжащего малыша за бока, раскручивая на ходу, подбежал к пруду — и кинул что есть силы в воду, подальше. Фе полетел из его рук, как камень из пращи, только с ликующим воплем, сгруппировался в полете, ласточкой вошел в воду.
Лучше бы Берн этого не делал. Через минуту около него толпились все «орлы» и «орлицы». Они жадными глазами следили, как он раскручивает очередного, ныли нестройным хором:
— И меня-а, и меня, Аль! А теперь меня-а!
И каждого надо было раскрутить по персональному заказу: кого за бока, кого за руки, а кого и за ноги — зашвырнуть подальше. Каждый старался войти в воду ласточкой или солдатиком или хоть взвизгнуть от всей души.
Побывавшие в воде торопливо плыли к берегу, бежали занимать очередь.
После третьего круга Берн выбился из сил. Он отбежал в сторону, крикнул:
— Ило, сменяй! — и прыгнул в пруд.
Зеленая, напитанная солнечным теплом влага сомкнулась над ним. По дну скользила переливчатая тень. Берн вынырнул у противоположного берега, слыша, как позади командует Ило:
— Хватит, все на берег, сушиться! Водорослями скоро обрастете…
Кто-то из «орлов» крикнул тонким голосом:
— Аль, вылезай сушиться, а то водорослями обрастешь!
Он усмехнулся, лег на воде, раскинув руки: неугомонны, чертенята!
С командой «орлов из инкубатора» он встретился в самаркандском музее.
Берн блуждал по прохладным залам среди обилия экспонатов — отрывочной памяти о том, что стало далеким прошлым. Механизмы, макеты, осколки, чучела; все сопровождено надписями, которые мало что ему объясняли. Вот двухфутовый металлический шар с усиками-антеннами, как у жука-долгунца: подпись — русское слово латинскими буквами «Sputnik». Обгорелое, побывавшее, видно, в переделках устройство на гусеничном ходу, с поворотной зеркальной антенной и лесенкой от кабины. Неровный скол на темном кристалле с переплетением жилок и слоев — образец кристаллической жизни с планеты у Проксимы Центавра. Заспиртован в банке трехглазый зверек, похожий на тушканчика, но с фиолетовой кожей, — представитель подземной фауны Марса. В соседнем зале пробирка на стенде, в ней темная маслянистая жидкость, подписано: «Нефть». Рядом кусок антрацита, подпись: «Уголь». Берн поискал глазами дополнительные надписи: откуда нефть и уголь, почему их выставили в музее, с иных планет, что ли? Ничего не нашел.
Так он пришел в сумеречный зал со сферическим потолком. Здесь не было экспонатов. Середину зала занимал восьмиметровый матовый шар, поставленный на манер глобуса — с наклоненной осью. Вокруг аудиторным амфитеатром шли сидения. На них вольно расположилась небольшая группа детей в возрасте семи-восьми лет. В центре подвижная кафедра, похожая на кинооператорскую люльку, возносила на уровень шара плотненького узбека с круглым лицом, иронически сощуренными глазами, в цветастой тюбетейке. В руках он держал клавишный пультик и указку. Берн тихо присел внизу.
— Итак, — начал лектор, — вы отправились в путешествие по Земле, в первый осмотр своего большого дома. Вы многое увидите, многому научитесь. Очень многое надо знать и уметь, чтобы стать хозяевами в своем доме… Меня зовут Тер, сегодня я — дежурный по музею. Я постараюсь помочь вам преодолеть ту тянущуюся от пещерных времен мелкость представлений, по которой получается, что моя местность — это где я обитаю, от дерева до ручья или от горизонта до горизонта, а остальные места «не мои» и поэтому хуже, неинтереснее; что мои близкие — это люди, с которыми я связан родством и бытом, а остальные люди все — неблизкие, их жизнь незначительна и неинтересна; и, наконец, что мое время — это время, в которое неповторимый «я» живу, — а иные времена несущественны, неважно, что там было и будет.
Такие полуживотные представления всегда крепко подводили людей. По простой причине: они неверны. Наш дом — это весь мир; и не только Земля, но и Солнечная, Галактика… Даже из Метагалактики тянется к нам связь причин, но это вам еще не по зубам, рано. Наше время — это все время, какое помним и можем представить, не только прошлое, но и будущее. И наши близкие — все люди на Земле и в Солнечной. А если встретятся иные разумные существа во Вселенной, так и они тоже.
Разумные существа — а что это, собственно, такое? Мы считаем разумными себя — лично себя побольше, других поменьше. Но всегда ли мы разумны? Как это определить? Я скажу вам критерий, и будет хорошо, если вы усвоите его надолго.
