Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)
Меня впервые пригласили на обед к брату Харитону.
Месяц он меня не замечал, и вдруг – обед. Думаю, что это Евелина придумала.
Почему-то я ждал от Святого страстей, наставлений, укоризны, но он был погружен в размышления. Даже черная бабочка усов замерла. Невнимательно цеплял отдельный сопливый гриб, ловил ложечкой моченую бруснику. В глазах – серый пепел, как в перегоревшем костре. От Евелины я знал, что в юности Харитон Пестов увлекался поэзией, издал две книжки, подумывал о Союзе писателей. Но в одну морозную ночь, находясь в чужом городе на творческом семинаре, в промерзшем гостиничном окне увидел зимнее звездное небо.
Как по сердцу ударило: не так живу!
Что на столе? Бездарные рукописи, недопитая бутылка.
Коля Калесник, прозаик, приятель по ремеслу, бормотал невнятно. Где гниет седеющая ива… где был и нынче высох ручеек… девочка на краю обрыва… плачет, свивая венок… Губы обслюнявлены, закуска закончилась. Звезды в ночи помаргивают, изливают бездну энергии. Не одни мы! Но как дозваться?
Даже Коля почувствовал важность момента.
– Может, вызовем, – спросил, – проституток?
Подчиняясь нахлынувшей на него угарной волне, Харитон ухватил первую попавшую под руку рукопись, разорвал вчетверо, обрывки запустил под потолок. Чужие ничтожные мысли, чужие ничтожные слова, навязанные определенными силами. Термин неожиданно всплыл в сознании. Раньше Харитон так никогда не думал. На фоне разрисованного морозом окна происходящее показалось ему значительным. Морозные кристаллы складывались на оконном стекле в какое-то волшебное дерево, колючее, покрытое шишечками, мерцающей кристаллической хвоей. Это святая… Или безумная… Еще одна рукопись полетела в потолок. Спасти, спасти… Люстра сквозь обрывки летящих бумаг светилась, как сквозь метель.
«Ой, а что мы скажем на семинаре?» – спохватился Коля.
Харитон не ответил. Ответ не имел значения. Они просто спустились в холл.
Ночной дежурный прекрасно понимал страсти, колеблющие вечно мыслящий тростник. Искомые девицы появились. Их было две. Наглые, маленькие, как овечки. Продрогшие, кинулись к Харитону и Коле, стали прятать озябшие руки под их одеждами, жаловаться на сибирские холода. Девушки без образования ищут работу по специальности. Дежурный смотрел завистливо.
«Пластиковые мешки у вас есть?» – спросил Харитон.
«Для покойников?» – В тот счастливый год в продаже было все.
Девицы переглянулись. Поблеивая, как овечки, поволокли мешки в номер.
Там их поразил толстый ровный слой драной бумаги на полу. Решили, что завалят их сейчас на эти бумажные сугробы, заставят шуршать непристойно. Но Харитон и Коля, ничего не объясняя, кинулись набивать бумагами пластиковые мешки. Девицы охотно помогали. Готовы были и на мешках, но Харитон выпроводил их на мороз. Дежурный просто обалдел, когда увидел проституток с пластиковыми мешками на плечах. «Это что же тут такое делается?» Пришлось сунуть ему зеленую купюру. Через минуту девицы вернулись в номер. Одежду сбросили еще в коридоре, чтобы не бегать к мусорным ящикам.
Не подходи к обрыву, к краю… Хочешь убить меня, хочешь любить?..
Загнав девиц в постель, Харитон бросил им бутылку коньяка, а сам по-турецки устроился на диване, уставился в волшебно переливающееся мерзлое стекло. Коля немного задержался в холле, отпаивал коньяком сомлевшего от непонимания дежурного. Кристаллическое дерево на оконном стекле все росло и росло. Оно искрилось, переливалось всеми цветами радуги. Вот она – чистая энергия, способная противостоять определенным силам. Свет звезд вымывает из нашего сознания чужие программы. Впервые мировые пространства показались Харитону вполне преодолимыми, надо только найти настоящее волшебное дерево, принимающее энергию из Космоса. Оно должно, как исполинская антенна, возвышаться над тайгой…
11Евсеич благостно жмурился.
Прекрасный обед. Понятный круг людей.
Семь уголовных управлений семи российских городов яростно спорили из-за Евсеича, как когда-то древние греки из-за Гомера, но все это сейчас было далеко. Похрустывая, заедал коньяк свежими огурцами. Отсутствие вкуса никак не сказывалось на аппетите Евсеича.
– Кума найдем, – пообещал, – с него сдеру должок.
– А кто этот кум? – спросил я, косясь на брата Харитона.
– О! Дарвинист, – обрадовался Евсеич. – Победитель в борьбе за существование.
Оказывается, Кум (именно так нужно произносить, с большой буквы) вырос в этой же деревеньке. В начале тридцатых прошлого века, когда в тайге разбили первый лагпункт, был мальчишкой. Рос лагпункт, рос мальчишка. Голова продолговатая, как еловая шишка, с огромным лбом, а личико совсем небольшое. Охотно занялся новым в тайге промыслом – отстрелом беглых зеков. «Опыта в этом деле у вас нет, конечно, – выступил перед местными охотниками начальник лагпункта майор Заур-Дагир, тигр по национальности. – Но если попадаете белке в глаз, значит, в глаз врагу народа тоже попадете».
А как не попасть! За каждого подстреленного на руки 215 рублей!
Твердых. Сталинских. Жалеть-то кого? («Аха»). Один – бывший петлюровец с Украины, другой – вредитель с ленинградского завода, третий – на первый взгляд, совсем простой косторез, а пытался продать Чукотку американцам. («Аха»). Были редкие мастера русского позолотного дела – их доставили из-под Москвы. Шахтеры, плотники, столяры. Инженеры, учителя, колхозники. Кулаки, подкулачники, шантрапа. Ясный хрен, всё это ярилось, стонало, выплескивалось в слухах. («Аха»). Война еще не началась, а японцы (по слухам) уже захватили Дальний Восток, немцы вошли в Москву, Сталин застрелился в Куйбышеве, страной руководят Ворошилов и Берия. Самых злостных болтунов майор голыми сажал на скамью посреди лагпункта. Ноги до земли не достают, попытка хлопнуть комара считается побегом. За три часа гнус высасывал человека насухо.
А через много лет именно Кум явился к Антону со старичками: «Вот спалить бы Большую лиственницу».
«А чем она вас достала?»
«Да молодежь всё к ней ладится. Дойти до дерева ну никак нельзя, а они стремятся. Считают, что приложишь руку к коре и всё, ничем больше заниматься не надо, такой дает ум».
«А чего же у вас так мало умных?» – удивился Антон.
«А до этого дерева дойти непросто. Болотная бабка воду мутит».
«Какая еще такая бабка?»
«Болотная. Вся в шерсти. Под Большой лиственницей всякие звери и всякие лесные люди общаются, а она этого не любит. Недавно нашли молодого охотника в Мертвой пади. Понятно, шел к дереву, а Болотная бабка голову ему заморочила. Лежит в клюкве, как в кровавой испарине, и лицо такое, будто умер с тоски. Тоска – она ведь ломает почище ревматизма».
