Александр Полещук - Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы
— Она объестся! — сказал Фрезер.
— Пусть, — возразил Годар. — Но мы не можем, не должны «разубеждать» ее сейчас, иначе собьем ее, она перестанет понимать нас.
Альма действительно объелась, так как мы вынуждены были подкармливать ее после каждого сигнала. Фрезер вскрывал консервы, Годар устроил обыск в буфете. Сахар, ломтики колбасы и сыра, печенье, сосиски — все это засыпалось в бункер кормушки. И Альма, помахивая хвостом, уплетала и уплетала… Наконец она насытилась и уснула. Затаив дыхание мы стояли перед ее клеткой. Даже во сне Альма повизгивала.
Вскоре удалось составить целый код условных звуковых сигналов на десятки вещей. Альма научилась раздельно требовать воду, еду, вывода на прогулку. Иногда мы отключали от ее ошейника устройство Фрезера. И Альма очень скоро поняла свою зависимость от этого серого ящичка с ременными застежками — ящичка, открывавшего для нее волшебный мир удовлетворенных желаний.
— Фрезер разрабатывает более совершенный преобразователь биотоков, — пояснил Годар. — Он хочет, чтобы она говорила. И я думаю, что нам удастся это сделать.
— Разговаривать человечьими словами? А как же с господом богом? — спросил я Годара.
Годар не ответил и смущенно махнул рукой.
— Нет бога, кроме физиологии, — ответил он, понизив голос, — а Чарлз Шерриигтон и Иван Павлов — его апостолы!
— Но религия, господин Годар! «Божественное начало»! Помните, вы как-то доказывали, что только оно способно управлять тайною тайн природы — «живой душой»? И что только религия может сдерживать людские страсти.
— Ах, Карл, я впал в неверие, это правда! Но, поверь, мои страсти от этого не распоясались. Я не испытываю никакого желания красть, убивать или заниматься нарушениями прочих заповедей. Правда, немного на душе стало пусто, непривычно… Такое ощущение, что жил все время в тесной комнате. Вокруг была пропыленная, но привычная рухлядь, ветхая мебель. В комнате толпились безобидные, совсем высохшие старцы, — иногда мудрые старцы, нужно сказать. Я советовался с ними… А сейчас я будто в еще пустой комнате, но в комнате современного дома, свободной и светлой. Все необходимое, вся мебель — удобная и разумная — упрятана в стенных нишах. Пусто, но свежо! И двери в мир познаний, в даль будущего широко раскрыты. И дышится легко. И мысли и чувства омолодились, будто свежевымытые… — Годар оглянулся и шепотом сказал: — Я перестал молиться, Карл!
IVНе стану описывать всех последующих работ. Среди них были очень сложные, в которые Годар вложил всю свою мятущуюся душу «беглого попа, сбросившего сутану», как называл его Жак, все свои познания в области физиологии, а Фрезер — свою энергию, изобретательность, знание радиотехники и акустики.
Альма стояла в специальном станке. Чувствительные приборы чертили электрограмму ее мозговых импульсов, регистрировали малейшие подъемы н спады.
Часами перед ней на специальном конвейере, а затем и на экране появлялись и исчезали предметы и вещи, люди и животные, комната оглашалась громкими и сложными звуками. Альма обучалась копированию звуков человеческой речи… «Слова» Альмы, малоразборчивые, но очень точные по высоте, постепенно становились все более и более членораздельными. Может быть, и мы так же обучались ее «речи», как она обучалась нашей.
Называть предметы она еще не могла. Не могла, как мы ни бились… И вот однажды я положил в карман «Альмин голос», как мы в шутку называли аппарат Фрезера, и отправился с нею гулять. Альма вела себя очень спокойно, совершенно не обращая внимания на встречных собак, которые везли на рынок тележки с молоком и овощами. В Альме появилось что-то, что резко отделяло ее от сородичей. Мне казалось, что даже походка Альмы изменилась. Она даже немного копировала прихрамывающего Годара и припадала на заднюю лапу, хотя Реке ручался, что Альма совершенно здорова.
Мы зашли довольно далеко от дома и очутились на берегу старого, заброшенного канала. Я прикрепил к ошейнику Альмы аппарат Фрезера. В динамике раздавался спокойный шум. Подошли к старинному каменному спуску с чугунными затейливыми перилами. Туман закрывал палубу большой баржи и медленно плыл над зеркальной поверхностью неподвижной воды. Альма уселась на площадке, а в это время на нижней ступеньке лестницы, у самой воды, показалась большая желтая кошка. Альма вскочила, натянула поводок и, не сводя с нее глаз, громко сказала: «КЭТЦ». Да, да, так она и сказала! Я обомлел… У меня в кармане был кусок сахара, я дал его Альме, и она, разгрызая его, снова громко произнесла: «КЭТЦ».
К моему великому сожалению, я не смог сразу же принять участие в новой серии экспериментов, так как меня вызвали в Брюссель для консультации. Вернувшись, я застал мой дом полным детей. Ребячьи голоса доносились из лаборатории Годара. Ребят было никак не меньше целого класса, судя по той изрядной по величине горке аккуратно сложенных ранцев и новеньких католических молитвенников, розданных по случаю окончания учебного года, которую я увидел в передней. Я осторожно подошел к двери и заглянул. Ребята сидели вокруг Альмы, которая стояла на столе, и… разговаривали с ней! И ребята и Альма чрезвычайно серьезно относились к своему занятию, а Жак, отозвав меня в угол, сказал, что Альма делает поразительные успехи. Я и сам слышал ее голос. Она говорила медленно, односложно, искажая слова, но говорила!
Счастливые месяцы! Мы много работали, вместе отдыхали, путешествовали. Годар покорил нас, меня и Фрезера, своей мечтательностью, незлобивостью и трудолюбием, глубоким интересом ко всему, что как-то было связано с жизнью, ее законами, ее тайнами… Но иногда он запирался в своей комнате и писал какие-то длинные письма. Мы знали, что у Годара неприятности, но он не делился с нами.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой читатель с удивлением встретится с ожившими тенями мрачного средневековья
Однажды к нам в дом пришел одетый во все черное человек. Каждый его жест выдавал в нем священнослужителя. Он был красив, этот священник, очень красив и, по-видимому, умен. Посетитель говорил только по-немецки. И Фрезер, привыкший к фламандскому наречию, не сразу его понял. Он спросил о Годаре, который уехал куда-то с утра, о его здоровье, заверил нас, что он его друг, спросил о его занятиях. Мы попытались увильнуть от ответа. А когда я открыл рот, чтобы сделать Годару ряд вполне заслуженных комплиментов как замечательному экспериментатору, Фрезер прошел между нами к двери, пребольно наступив мне на ногу.
— Годар должен прийти с минуты на минуту, — сказал я. — Вы и поговорите с ним…
