Герберт Уэллс - Борьба миров (без указания переводчика)
— Конечно, — сказал он, — многие, у кого были деньги, удрали во Францию. — Он еще раз посмотрел мне в глаза и продолжал: — Еды тут повсюду вдоволь. В магазинах есть консервы, вино, спирт, минеральные воды; а бассейны и водопроводные трубы пусты. Я вам говорю то, что думаю. Они разумные существа, решил я, и, кажется, хотят употреблять нас в пищу. Сначала они уничтожат наши корабли, машины, пушки, города, весь наш порядок и организацию. Все это будет разрушено. Если бы мы по размерам походили на муравьев, ну, тогда мы могли бы как-нибудь проскользнуть мимо. Но мы — не муравьи. Мы слишком велики, нас можно задержать. Вот мой первый вывод. A?
Я согласился.
— Вот о чем я подумал. Ладно, теперь дальше: сейчас нас можно ловить, когда угодно. Марсианину стоит только пройти несколько километров, чтобы набрать целую толпу. Раз я видел, как один марсианин у Уондсворта расшибал дома на куски и рылся в обломках. Но так поступать они будут недолго. Как только они разделаются с нашими пушками и кораблями, разрушат железные дороги и сделают все, что собираются сделать, то начнут ловить нас систематически, отбирая лучших и запирая их в клетки. Вот чем они вскоре займутся. Пока они еще не принялись за нас как следует. Разве вы этого не понимаете?
— Пока еще не принялись! — воскликнул я.
— Не принялись… Все, что случилось, произошло по нашей вине: мы не поняли, что нужно сидеть смирно, докучали им нашими пушками и разными глупостями. Мы потеряли голову и толпами удирали от них туда, где опасность была нисколько не меньше чем там, откуда мы бежали. Они пока не интересуются нами. Они заняты своим делом: изготовляют все то, что не могли захватить с собой, приготовляют все для тех, которые еще должны явиться. Возможно, что и цилиндры на время перестали падать потому только, что марсиане боятся попасть в своих. И вместо того, чтобы, как стадо, кидаться в разные стороны или устраивать динамитные подкопы в надежде взорвать их, нам следовало бы приноровиться к новому порядку вещей. Вот что я думаю. Это не совсем то, к чему стремилось человечество, но это вытекает из совершившегося. Исходя из этого, я и действовал. Города, нации, цивилизация, прогресс — со всем этим покончено. Игра сыграна. Мы побиты.
— Но если это действительно так, к чему тогда жить? Артиллерист посмотрел на меня с минуту.
— Да, конечно, концертов не будет, пожалуй, в течение миллиона лет или около того. Не будет и Королевской академии искусств и ресторанов с разными деликатесами. Если вы гонитесь за этими удовольствиями, то, я думаю, ваша карта бита. Если у вас салонные манеры, или вы не любите, когда едят грушу ножом или сморкаются без платка, то, вам придется изменить свои вкусы. От приличий теперь мало толку.
— Вы полагаете…
— Я полагаю, что люди, подобные мне, борются за право жить ради продолжения человеческого рода. Я говорю вам, что твердо решил жить. И, если я не ошибаюсь, вы тоже скоро проявите свое настоящее нутро. Нас не истребят. Но я не хочу, однако, чтобы меня поймали, приручили, откармливали и растили, словно какого-нибудь быка. Брр… вспомните только этих коричневых ползунов!
— Вы не хотите сказать этим…
— Именно хочу! Я продолжаю: мы у них под пятой. Я все рассчитал; я обо всем подумал. Мы, люди, побиты.
Мы слишком мало знаем. Мы должны поучиться, прежде чем снова попытаем счастья. И мы должны жить и сохранить свою свободу, пока будем учиться. Видите? Вот что нам нужно делать.
Я посмотрел на него с удивлением, глубоко пораженный решимостью этого человека.
— Господи! — воскликнул я. — Действительно, вы настоящий мужчина. — И я стал жать ему руку.
— Не правда ли? — сказал он, и его глаза засверкали. — Я хорошо все обдумал?
— Продолжайте, — сказал я.
— Но те, которые хотят избежать рабства, должны быть готовы на все. Я готов на все. Ведь не все люди, пожалуй, способны превратиться в диких зверей? А нужно именно превратиться в диких зверей. Я потому и приглядывался к вам. Я сомневался в вас. Вы худой и тощий; я ведь не знал, что это вы; не знал, что вы были заживо похоронены. Все люди, жившие в этих домах, и все жалкие маленькие клерки, которые жили там, дальше, на этой улице, ни на что не годны. У них нет ни мужества, ни гордых помыслов, ни гордых радостей. А без этого мужчина — не мужчина, а трус и размазня. Они вечно торопятся на службу, — я видел их сотнями. С завтраком в руке, они бегут, как сумасшедшие, думая только о том, как бы попасть на поезд, на который у них есть сезонный билет, труся, что их уволят, если они опоздают. Работают они, не вникая в дело; потом спешат назад, боясь опоздать к обеду; после обеда сидят дома из страха перед темными улицами; живут с женами, которых выбрали не по любви, а потому, что целились на приданое. Жизнь их застрахована и обеспечена от несчастных случаев. А по воскресеньям они опять празднуют труса, размышляя о том, что их ждет за гробом. Как будто ад создан для кроликов! Для таких людей марсиане прямо благодетели: хорошенькие просторные клетки, сытный корм, порядок, никаких неприятностей. Побегав на пустой желудок с недельку по полям и лугам, они сами придут и позволят себя поймать. А немного спустя даже будут очень довольны. Станут удивляться, как это они раньше жили без марсиан. А этих ресторанных героев, сердцеедов и певцов я очень хорошо себе представляю, — сказал он с каким-то мрачным удовольствием. — Среди них заведутся разные сантименты и всякие там религии. Я в своей жизни видел целую кучу вещей, которые по-настоящему стал понимать только за последние дни. Найдется много людей, тупых и жирных, которые спокойно примут новый порядок вещей. И много других, которых будет мучить сознание, что все это несправедливо и что надо что-нибудь сделать. А когда множество людей чувствует, что надо что-нибудь сделать, слабые и те, которые сами ослабляют себя всякими сложными рассуждениями, непременно выдумывают какую-нибудь никчемную религию, весьма благочестивую и возвышенную, и начинают проповедовать покорность угнетению и воле господней. Вам, вероятно, тоже приходилось видеть нечто подобное. Энергия трусов всегда обращается в эту сторону. В клетках будут распевать псалмы и гимны и разводить всяческое благочестие. Он помолчал.
— Может быть эти марсиане сделают кое-кого из людей своими любимчиками, обучат их разным фокусам — кто знает! Может быть вдруг им жалко станет какого-нибудь мальчишку, который вырос и которого надо убить? Некоторых они, может быть, приучат охотиться за нами…
— Нет! — воскликнул я. — Это невозможно! Ни один человек…
— Зачем обольщаться? — перебил артиллерист. —
Найдутся люди, которые с радостью будут делать это. Глупо думать, что это не так.
