Станислав Буркин - Фавн на берегу Томи
После шести Человек непременно покидал стены «Левиафана» и возвращался только за час, за два до полуночи, ужинал и допоздна играл в зале трактира, то и дело устраивая длительные перерывы, во время которых поднимался на дворовый балкон и, укутавшись в плед, курил в креслекачалке свою длинную китайскую трубку. Через тридцать минут, а иногда и через сорок он вновь возвращался вниз и услаждал своим хриплым пением бородатых сибирских пьяниц.
Спал Человек так мало, что первые два дня бдительному Чикольскому приходилось и вовсе не спать, чтобы не пропустить его пробуждения.
— С распорядком дня его все понятно, — объявил Дмитрий Борисович, все эти дни просидевший в избушке безвылазно. — Теперь нужно двигаться дальше…
— Предлагаете, сударь, начать следить за его посетителями? — попытался угадать мысль Арсений.
— Нет, — отрезал Бакчаров. — Смотри, сколько их много: раз, два, три, четыре, пять… Да тут человек тридцать, не меньше. Ну, курьеры это, допустим, разные слуги одних и тех же господ, но и барышень тоже немало. Не меньше шести или даже семи… Нет. Нужно продолжать следить за самим Человеком. Где это он бродит с шести вечера до полуночи? Ответ на этот вопрос скорее приведет нас к разгадке.
Так что ближе к вечеру следующего дня Бакчаров и Чикольский, руки в карманы, шли к «Левиафану» вдвоем. За эти дни, что учитель провел у печки, температура резко поднялась, стало склизко и пасмурно, снег превратился в грязную кашу, и с крыш застучала капель. Стояла на редкость отвратительная промозглая погода, налетал резкий ветер, и капли с крыш хлестали прохожих косым дождем. Эти холодные сырые порывы ударяли в лицо, глаза слезились, вязаные шарфы становились тяжелыми от впитанной влаги, и преследователям то и дело приходилось натягивать их на мокрые челюсти.
Спустившись от польского костела на торговую площадь, они принялись беспечно бродить в толпе позднего рынка, шумно сворачиваемых торговых лотков и разъезжающихся по грязи в разные стороны телег.
Высокий худощавый старик в длинном черном кафтане, сдвинутой на глаза плоской широкополой шляпе и высоких ботиках, как по графику, покинул «Левиафанъ» ровно в шесть часов вечера, пересек наискосок Благовещенский переулок, погрузился в коляску с поднятым верхом и мгновенно покинул Базарную площадь.
Бакчаров и Чикольский бросились к свободному извозчику, и когда медлительный старик с тяжеленной бляхой на спине, на которой был отчеканен номер 13, со скрипом завернул свою еле живую клячу за угол, коляски уже и след простыл.
— Проклятье! — вырвалось у Бакчарова, когда они начали нарезать второй круг от Новособорной до Базарной площадей по запруженным конным транспортом и прохожими Дворянской, Еланской и Почтамтской улицам. — Не катается же он, как дурак, каждый вечер от площади к площади. Стой! — приказал он старику у «Левиафана».
Расплатившись, Бакчаров решительно направился к дверям трактира.
— Что вы задумали, Дмитрий Борисович? — спрыгнув с телеги, спрашивал его вполголоса Чикольский.
— Иди за мной, — только и ответил Бакчаров, решительно хлюпая по грязи.
Войдя в двери, они канули в табачный дым и гул голосов. Пробрались мимо плотно окруженных посетителями столов к осаждаемой стойке и стремительно поднялись по узкой и ветхой лестнице наверх.
— Что вы задумали? — повторил свой вопрос напуганный Чикольский. Глаза у него были, как пятаки.
Бакчаров остановился и молча посмотрел ему прямо в эти глаза.
— Нас же поймают, Дмитрий Борисович! — шепотом закричал ошарашенный догадкой Чикольский. — Потом доказывай, что мы вовсе не воры…
В коридоре нельзя было долго стоять. Мог появиться Анисим и начать задавать вопросы. Тем более Чикольский хоть и был набриолинен и с усами, но все же в своей старой драной солдатской шинели.
— Сейчас или никогда! — шепотом объявил Бакчаров. — Дай мне ключ от твоей комнаты. Я буду ждать тебя там. А ты пойди, постучи и проверь, нет ли там кого. Если там барышня, то скажи, что ошибся.
Они разделились и, стараясь ступать тише, разошлись по скрипучим половицам в разные концы каравансарая.
Через две минуты Чикольский присоединился к Бакчарову, изучавшему в его крохотном номере устройство окон в «Левиафане».
— Это будет нетрудно, — сказал учитель. — Он оставил открытой форточку. Через нее легко дотянуться до шпингалета.
Бакчаров открыл подобное арке глубокое оконце и закинул на подоконник ногу.
— Дмитрий Борисович! — шепотом окликнул его Чикольский. — Мы можем выйти на балкон через дверь.
— Не стоит лишний раз выходить в коридор, — объяснил Бакчаров, уже перебравшийся на дворовую галерею. — Давай сюда.
Чикольский послушно пролез через крохотное оконце, и они медленно, натыкаясь друг на друга, походкой неопытных воров, двинулись по промозглому балкону на противоположную сторону и остановились у качалки, накрытой бурым клетчатым пледом. Только Бакчаров запустил руку в форточку, как стеклянная балконная дверь звякнула и слегка приоткрылась, из коридора послышался громкий запальчивый разговор. Бакчаров и Чикольский со страху пригнулись и отпрянули от окна.
— …Нос себе налакал инда как селезень, — набирала обороты коридорная перепалка, — а потом зачем толкали его, побили ему посуду! Да кто тебя толкал, косой черт, нечистая сила? Кто толкал тебя, окаянная твоя рожа? Кто грохнул посудой, с того и спрос, с того и вычет! — истерически вопила на одном дыхании низким сорванным голосом кухарка «Левиафана» баба Нина. Из глубины ей наперебой сипло гнусавил, задыхаясь от ярости, дед Анисим:
— Эх ты какая, матушкабарыня, неужели я без тебя эту посудину по полу раскатал …
Балконная дверь так же внезапно и звонко захлопнулась, и каскад Анисима за ней стало не слышно, доносился только голос стоявшей прямо за дверью женщины.
— Быстро! — скомандовал Бакчаров, сунул руку в форточку, выдернул шпингалет и распахнул на себя маленькое гостиничное окно.
Они по очереди неуклюже ввалились в темный зашторенный номер, их окутал спертый запах прокуренного жилища, и они оказались лежащими на ковре между угловым креслом и круглым обеденным столом.
— Дмитрий Борисович, а что мы будем здесь делать? — наивным голосом прошептал Арсений. — Тут так темно…
— Закрой руками глаза, чтобы они к полутьме привыкли.
— А разуваться стоит? — встав на четвереньки, заколебался Чикольский.
— Ты что, сдурел?! — почти вслух бросил Бакчаров, стоя на корточках и подслеповато осматриваясь.
Комната была темной и мрачной… Против окна стоял высокий дубовый комод, над ним висел темный ковер с изображением воина, поражающего копьем дракона. На комоде стояли старинные песочные часы, человеческий череп, кованый иудейский семисвечник, белый булыжник, горящая голубым светом пузатая лампада и большая книга в металлическом переплете с двумя замочками, соединяющими нижнюю и верхнюю корки. Рядом с книгой стоял стеклянный колпак в виде сторожевой башни, на которой сидел серебряный ястреб с рубиновыми глазами. Под колпаком виднелся золотой ларец.
