Елена Федина - Завещание Малого Льва
— Я старше, чем кажусь, — сказал он.
— Я тоже, — многозначительно посмотрела она, — и в любом случае гораздо старше тебя. Я много знаю о жизни и давно уже вижу всех насквозь.
— Да?
— У тебя что-то случилось, какая-нибудь любовная драма, и тебе кажется, что жизнь твоя кончилась. Но это далеко не так, мой мальчик. Жизнь длинная. Всё проходит, потом возвращается, потом опять проходит… и так без конца.
Он знал, что никогда в жизни больше эту женщину не увидит, и она никогда не узнает, кого наставляла у себя на кухне.
— Меня бросила жена, — сказал он откровенно, как было, так и сказал.
— Надо почаще бывать дома, Одиссей, — усмехнулась Цирцея, — где тебя носит?.. Не переживай, она еще вернется. Так бывает и очень часто. Сошлись-разошлись…
— Она сделала аборт, — добавил он.
— Вот это уже серьезней. Ты наркоман?
— Нет, даже не курю. Бросил.
— А я курю, — усмехнулась Цирцея, голос у нее был глубокий, с хрипотцой, усталый и проникновенный как она сама, — и пью, и бросаю мужей… Пятерых или шестерых бросила я, четверо сбежали от меня, вполне заурядное явление.
— На Земле, — сказал Леций.
— А ты разве не с Земли?
— Нет. Проездом.
— На гастролях?
— Почти.
— Вообще, в тебе есть нечто провинциальное… эти кисточки например.
— Знаю, — кивнул он, — вышли из моды.
— Еще пять лет назад.
Его подкупала ее независимость. У него не было таких женщин. До Ингерды были наложницы, которые заведомо видели в нем господина, с одной стороны хотели услужить, а с другой — получить как можно больше. Эта пресыщенная землянка ничего от него не хотела и не ждала, ей вообще было не важно, чем всё закончится, она просто украшала свою жизнь такими вот случайными встречами и готова была так же легко отпустить его, как и подобрала. Это было непривычно.
Как она выглядит, ее тоже мало волновало. Она сняла парик, умылась и сидела перед ним в халате, даже не пытаясь скрыть свой возраст и свою усталость. Лицо было удивительно «никакое», что, ко всеобщей радости, и позволяло ей перевоплощаться. Зела была обречена играть красавиц. Цирцея могла играть всё.
Он потом видел ее портреты в других комнатах, в один чуть не влюбился и после этого уже не замечал ни ее морщин, ни ее худобы, ни ее короткой прилизанной стрижки. Ее тело — это был только рабочий материал, из которого могло лепиться всё что угодно. Единственное, что его шокировало — ее прямолинейность. Она дала ему полотенце, отправила его в душ, даже не интересуясь, что он думает по этому поводу. А он думал, что просто будет плыть по течению, и будь что будет.
И было всё неплохо и даже красиво. Цирцея умела украшать свою жизнь в мелочах. И ему все-таки удалось отвлечься от своей боли и унизительной беспомощности.
— А теперь признавайся, — сказала она утром со своей обычной прямотой, — что ты за чудовище?
— Я?
— За что тебя бросили? От таких обычно не уходят. Странно… В чем твой порок?
— Да нет у меня никаких пороков, — вздохнул Леций, — я безупречен.
— А-а… — протянула она с пониманием, — это тоже большой недостаток.
Она не спросила его номер, не дала свой, не договаривалась о следующей встрече, она просто его отпустила, только сказала на прощанье грустно: «Ты не думай, что у меня такое каждый день».
— А у меня вообще такое в первый раз, — признался он.
И тут же забыл о ней, потому что рассорился с отцом, потому что вернулась Ингерда, потому что эпизод и должен оставаться эпизодом. И это было очень давно.
А теперь всё повторялось. И он вспомнил о Цирцее, и ему захотелось ее шокирующей прямоты и проницательности. Впрочем, он даже не помнил, где ее дом.
— Интересно, сколько можно таращиться в шкаф? — послышался за спиной издевательский голос Грэфа, — что там такого необычного?
— Свитер ищу, — обернулся Леций.
— У Эдгара?!
Мадам выглядела деловито и элегантно: брюки, пиджак и белая блузка. Если бы не прическа, она больше походила бы на юношу.
— Этот долговязый тип внизу — это кто?
— Он не долговязый, он вытянулся под одежду.
— Оборотень?!
— Ну да, причем твой знакомый. Дрод.
— Тьфу, — Грэф поморщился, — и за этим ты меня вызвал?
— За этим.
— Ты что, сам не мог его грохнуть?
Леций улыбнулся такому тонкому юмору.
— Мы будем с ним дружить.
— Та-ак… — Грэф прошел в комнату и сел на кровать с клетчатым пледом, — понятно. А теперь скажи, мой дорогой: а с кем мы тогда дружить не будем?
— С лаклотами.
— Которых и след простыл?
— Надеюсь, что не простыл.
— А что ты от меня хочешь?
— Хочу чтобы Оборотни имели на Земле свою центральную станцию связи, и на всех планетах — периферийные. Собственно, как у них и есть, только с помощью замученных детей. Этот варварский способ пора заменить. Причем, земная Безопасность знать нечего не должна. Как тебе такая задачка?
— Нормальная задачка, — сказал Грэф недовольно, — но с чего ты взял, что можешь решать всё один? Помнится, ты советовался, собирал Директорию…
— Ты видел хоть одного замученного ребенка? — спросил Леций.
— Подумаешь! — пожал плечом Грэф.
До него иногда не сразу доходило.
— Каждый из них чей-то сын. Представь, что маленького Льюиса…
— Молчи, — буркнул тот, — не говори даже.
— Изъять всех детей одновременно невозможно, тем более, что они скоро найдут новых. Проблема решается только так. А мне нужны Оборотни. Мне нужно их доверие и их помощь.
— Во что ты ввязываешься, хотел бы я знать?
— Мне не нравятся лаклоты, — сказал Леций, — где бы они ни были.
— А Оборотни тебе нравятся? — ухмыльнулся Грэф, — вот этот тип внизу тебе нравится?
— Ты мне тоже не нравился, — ответил Леций, — однако польза от тебя есть.
— Ну, спасибо!
— Пожалуйста. Вот что: чтобы Мегвута ни в чем не заподозрили, кроме распутства, соберемся в твоем борделе… или где он там обычно собирается?
