Джон Уиндем - Куколки
Мы не перебивали ее болтовню. Не все, что она говорила, имело для нас смысл, возможно, она не все правильно поняла, но одно было совершенно ясно: эти зеландцы, кто бы они ни были, очень высоко себя ценили. Начинало казаться, что Розалинда не ошиблась, когда предположила, что слово «дикари» в их понимании относится к обычным жителям Лабрадора.
Звезды ярко сияли, когда мы снова пустились в путь, по-прежнему пробираясь между зарослями и чащобами на юго-запад. Помня о предупреждении Майкла, мы двигались по возможности тихо, внимательно стараясь уловить малейшие признаки погони. Однако на несколько миль вокруг ничего не было слышно, кроме мерного приглушенного топота копыт коней-гигантов, поскрипывания сбруи и корзин да иногда шума убегающих с нашей дороги зверьков.
Примерно через три часа мы начали различать впереди неясную полосу, более темную, чем ночь. Вскоре она выросла над нами, превратившись в черную стену леса.
Во мраке нельзя было разобрать, насколько густым он был, и потому казалось наиболее правильным просто подъехать к нему поближе и уже тогда, если лес окажется непроходимым, двигаться вдоль его края, пока не найдется какой-нибудь просвет между деревьями.
Так мы и решили, но, когда до леса оставалось не более ста ярдов, сзади вдруг безо всякого предупреждения раздался выстрел, и пуля просвистела мимо нас.
Оба коня испугались и присели. Я чуть не вылетел из корзины. Попятившиеся было исполины рванули вперед, и связывавшая их веревка с треском лопнула. Второй конь помчался прямо к лесу, но затем свернул налево. Наш бросился за ним. Мы ничего не могли поделать, кроме как сжаться в корзине под градом комьев грязи и камней, летевших из-под копыт переднего коня, и положиться на судьбу.
Где-то сзади снова раздался выстрел, но он только добавил нам скорости…
Какое-то время мы скакали тяжелым, сотрясающим землю галопом. Вдруг впереди немного слева что-то вспыхнуло. При звуке выстрела наш конь на скаку отпрыгнул вбок, свернул направо и помчался в лес. Мы до предела съежились в корзинах, пока он продирался сквозь деревья.
Нам просто повезло, что мы въехали в лес там, где стволы больших деревьев отстояли довольно далеко друг от друга. Но, несмотря на это, становилось жутко, когда ветки деревьев били и дергали корзины во время этой сумасшедшей скачки.
Конь-гигант рассекал лес — уклонялся от больших деревьев, продирался через мелкие, сокрушая их своим весом, так что ветки и сучья только трещали и обламывались.
Разумеется, вскоре конь замедлил бег, но его паническое стремление убраться подальше от выстрелов не уменьшалось. Я должен был держаться руками, ногами, всем телом, чтобы меня не разбило в корзине в лепешку, не осмеливаясь поднять голову даже для беглого взгляда, чтобы какой-нибудь сук не сшиб ее напрочь. Не знаю, преследовали нас или нет, скорее всего — нет. Во-первых, среди деревьев было еще темнее, чем на открытом пространстве, и кроме того, конь обычного размера, вероятнее всего, распорол бы себе брюхо при попытке проскакать по нашему следу через торчащие, как колья, обломанные стволы, которые оставлял за собой наш конь.
Постепенно исполин успокаивался, скорость и ярость его порыва пошли на убыль, и наконец он начал выбирать дорогу, а не переть напролом. Вскоре слева от нас деревья поредели. Розалинда, высунувшись из корзины, подхватила поводья и направила коня в ту сторону. Мы выехали на узкое открытое пространство и снова увидели звезды над головой. В их слабом свете нельзя было разглядеть, просека это или естественная прогалина. Мы остановились на минуту в нерешительности, раздумывая, стоит ли рисковать, но потом сочли, что преимущества легкой дороги для нас более важны и выгодны, чем для преследователей, и повернули вдоль прогалины на юг. Треск ветвей сбоку от нас заставил меня и Розалинду резко обернуться и взять луки на изготовку, но оказалось, что это всего-навсего второй конь-гигант. С радостным ржанием он рысью выскочил из леса и пристроился за нами, как будто его все еще удерживала веревка.
Местность стала более пересеченной. Дорога наша извивалась мимо скал, спускалась в овраги и оставляла позади ручьи. Иногда она шла по относительно открытым участкам, иногда ветви деревьев смыкались над нашими головами. Теперь мы поневоле продвигались медленно. По нашим расчетам, мы уже находились в Зарослях.
Трудно было сказать, рискнет ли погоня последовать за нами сюда. Мы попытались узнать об этом у Майкла, но он не ответил, по-видимому, спал. Не могли мы также определиться с тем, не пора ли нам избавиться от привлекающих внимание коней-гигантов: прогнать, например, их в одну сторону, а самим пешком отправиться в другую. Не имея сведений, трудно было на что-либо решиться. Глупым казалось избавляться от коней, не обладая уверенностью, что погоня не последует за нами в Заросли. Если они пойдут на это, то, продвигаясь днем, легко нагонят нас, потому что при, свете можно ехать гораздо быстрее, чем сейчас, в темноте. И вообще мы очень устали, и нас совсем не прельщала перспектива ходьбы. Еще раз попытались мы связаться с Майклом, но безуспешно. А через мгновение у нас не осталось даже возможности выбора.
Мы въехали на участок, где ветви деревьев смыкались, образуя темный тоннель, по которому кони пробирались медленно и осторожно. Внезапно прямо на меня что-то свалилось, вминая в корзину. Не было никакого предупреждающего звука, никакой возможности поднять лук. Я почувствовал на себе тяжесть, от которой у меня сперло дыхание, потом перед глазами посыпались искры, и наступила тьма.
14
Я медленно приходил в себя, долго пребывая в каком-то полузабытьи.
Меня звала Розалинда, настоящая Розалинда, внутренняя, которая очень редко показывалась на свет.
Другая Розалинда, практичная, умелая, была не она, а всего лишь ее продуманный образ. Я помнил, как она начала его создавать еще в ту пору, когда была трепетным, пугливым, но очень решительным ребенком. Пожалуй, раньше всех нас она осознала, что находится во враждебном мире, и обдуманно вооружила себя против него. Панцирь нарастал медленно, пластина за пластиной. Я наблюдал, как она подыскивала себе оружие, училась пользоваться им, как тщательно создавала она себе личину и как носила ее с таким постоянством, что временами даже сама начинала в нее верить.
Я любил девушку, которую могли видеть все. Любил ее высокую тонкую фигуру, наклон шеи, ее маленькие острые груди и длинные стройные ноги, и то, как она двигалась, и уверенность ее рук, и губы ее, когда она улыбалась. Я любил ее бронзово-золотые волосы, тяжелым шелком ложившиеся в руку, атласную кожу ее плеч, бархат щек, и теплоту ее тела, и запах ее дыхания.
