Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Бартон взревел, вырвал у Кемпбела палицу и вскочил на стол. Геринг откинулся назад, конец дубины едва не раздробил его нос. В тот же момент римлянин ударил Бартона копьем и ранил в плечо. Бартон повернулся, взмахнул палицей и вышиб оружие из рук Туллия.
Рабы с воплями набросились на охранников. Фригейт- вырвал у одного из стражей копье и ударил древком Казза по голове. Неандерталец осел на землю. Монат пнул охранника в пах и завладел его оружием.
Бартон не помнил, что произошло потом. Очнулся он только вечером. Его голова раскалывалась, грудь и плечи онемели от боли. Он лежал на траве в загоне ярдов пятьдесят шириной, огороженном стенами из сосновых бревен. По верху стен, на высоте пятнадцати футов, шел деревянный настил, по которому расхаживали вооруженные охранники.
Он попытался сесть и застонал. Фригейт, скорчившийся рядом, произнес:
— Я боялся, что вы уже никогда не очнетесь.
— Где женщины? — хрипло спросил Бартон,
Из глаз Фригейта потекли слезы. Бартон покачал головой и резко сказал:
— Прекратите. Где они?
— Где же, черт побери, они могут быть? — с горечью прошептал Фригейт. — О боже, боже мой!
— Выбросьте их из головы. Мы ничем не можем им помочь. По крайней мере, сейчас. Почему они не прикончили меня?
Фригейт вытер слезы и простонал:
— Убейте меня, Дик, убейте... Может быть, они оставили в живых и вас, и меня, чтобы пытать огнем. В назидание прочим... Лучше бы они сразу разделались с нами...
— Вы так недавно обрели рай и уже готовы расстаться с ним? — фыркнул Бартон. Он разразился хриплым смехом, но тут же в его голову ударила боль.
Бартон разговорился с Робертом Спрюсом, англичанином из Кенсингтона, родившимся в 1945 году. Спрюс сказал, что Геринг и Туллий захватили власть месяц назад. Пока они еще не тревожили своих соседей. Но, конечно, они пытаются захватить ближайшие территории, включая область за Рекой, где обитали индейцы-онондага. До сих пор ни одному рабу не удавалось сбежать и известить соседей о намерениях Геринга.
— Но люди, живущие на границе, могут сами видеть, как рабы возводят стены, — сказал Бартон.
Спрюс сухо усмехнулся и ответил:
— Геринг распространяет слухи, что тут одни евреи и только их он обратил в рабство. Зачем же тогда беспокоиться? Но вы видите, что это — направда. Половина рабов не имеет к евреям никакого отношения.
С наступлением темноты Бартона, Фригейта, Руаха, де Грей-стока и Моната вывели за ворота лагеря и погнали к грейлстоуну. Здесь столпилось около двухсот рабов, которых стерегли семьдесят вооруженных людей Геринга. Чаши были поставлены на камень, затем все замерли в ожидании. Раздался грохот, языки голубого пламени взметнулись вверх и опали. Чаши сняли с каменного гриба, рабы открыли их, после чего охранники забрали табак, спиртное и половину пищи.
— Итак, мы — рабы, — констатировал Фригейт. — Дик, вы много размышляли о природе рабства. Что вы думаете о нем теперь?
— Я наблюдал на Земле его восточную разновидность, — сказал Бартон. — Тот тип рабства, с которым мы столкнулись здесь, не оставляет рабу шанс получить свободу. Между рабом и владельцем не может возникнуть никаких отношений, никаких личных чувств — кроме ненависти. На Востоке — земном Востоке — была совсем другая ситуация. Конечно, и там случались исключения — например, проявления крайней жестокости.
— Вы упрямый человек, — заметил Фригейт. — Вы обратили внимание что половина рабов — евреи? Большинство — уроженцы Израиля, из второй половины двадцатого века. Вон та девушка рассказала мне, как Геринг ухитрился возбудить в этой области антисемитизм и превратить евреев в рабов. Потом он захватил власть с помощью Туллия и сделал рабами многих из своих прежних приверженцев.
Фригейт задумчиво нахмурился и продолжал:
— Это был дьявольский замысел. Ведь Геринг, собственно говоря, не является подлинным антисемитом. Известно, что он вмешивался в дела Гиммлера и других, пытаясь спасти некоторых евреев. Но он еще отвратительнее антисемита; он — оппортунист. Антисемитизм, подобно приливному валу, затопил Германию; чтобы занять заметный пост, надо было оседлать эту волну. Такие антисемиты, как Геббельс и Франко, верили в идеи, которые они пропагандировали. Да, это были извращенные, основанные на ненависти идеи, но они оставались идеями и лежали в основе их мировоззрения. А этого жирного счастливчика Геринга евреи совершенно не волновали, и ему не было до них никакого дела. Он просто использовал их в собственных целях.
— Ну, хорошо, — согласился Бартон, — но какое отношение все это имеет ко мне. О, я понимаю! Вы специально прочли мне эту лекцию!
— Дик, я восхищаюсь вами — и, поверьте, наберется немного людей, к которым я испытывал такое же чувство. Я счастлив, что мне выпала удача встретиться с вами — как был бы счастлив Плутарх, встретив Алкивиада или Тезея. Но я не слепой. Мне известны ваши недостатки — а их у вам множество. И они очень огорчают меня.
— О каком же из них идет речь в настоящий момент?
— Эта ваша книга... Вы знаете — «Еврей, цыган и Эль-Ислам». Как могли вы написать такое? Страницы, полные ненависти, кровавых фантазий, выдумок и суеверий! Взять хотя бы эту чепуху о ритуальных убийствах!
— Я был очень зол — из-за тех несправедливостей, что я натерпелся в Дамаске. Меня вышвырнули с должности консула, потому что враги распространяли обо мне ложные сплетни, и среди этих людей были...
— Это не оправдывает вас! — воскликнул Фригейт. — Вы написали ложь о целом народе!
— Ложь? Я писал правду!
— Возможно, вы только думали, что это правда. Но я принадлежу к эпохе, когда стало определенно известно, как далеко вы отклонились от истины. На самом деле, ни один человек в здравом уме не верил в такую чушь даже в наше время!
Бартон пристально посмотрел на американца и спокойно, размеренно начал перечислять:
— Это правда, что ростовщики-евреи в Дамаске ссужали деньги беднякам под тысячу процентов — причем не только мусульманам и христианам, но и своим единоверцам. Это правда, что когда мои недруги в Англии обвинили меня в антисемитизме, многие евреи Дамаска встали на мою защиту. Общеизвестно, что я протестовал против решения турецкого правительства продать здание синагоги в Дамаске греческому епискому, чтобы он мог превратить его в церковь; и я убедил восемнадцать мусульман свидетельствовать в суде в пользу евреев. Это правда, что я защищал христианских миссионеров от курдов. И я предупредил курдов о том, что этот жирный, скользкий турецкий боров Рашид-паша подстрекает их к восстанию только затем, чтобы потом устроить резню. Это правда, что тысячи христиан, мусульман и евреев пытались поддержать меня, когда из-за интриг христианских миссионеров, попов, Рашид-паши и еврейских ростовщиков я получил отставку с поста консула. И, наконец, истинная правда то, что я не обязан отвечать за свои действия ни перед вами, ни перед любым другим человеком!
