Михаил Березин - Именины сердца
- Представляешь, нигде не удается найти твоего Завадского, - пожаловался Микеле, картинно пуская в потолок кольца дыма. - Дома он не появляется, на работе - тоже. Даже у пивного ларька его давно не видели. Я санировал его сослуживца, но в нем не оказалось нужной информации. В соседке тоже, прямо не знаю, что и делать. Специалистом он, кстати, слывет весьма неплохим, но на работе его не любят за заносчивость и чрезмерную язвительность. А с соседями по подъезду он вообще не разговаривает. Как ты думаешь, куда он запропастился? Может, его снова потянуло на Ривьеру? - Оставь его в покое, - всполошилась я. - Мы же договаривались. - Ни о чем мы, куколка, не договаривались. Ты высказала такое пожелание - это верно, но мне, честно говоря, плевать. Куклы мне не указ. - Если ты его хоть пальцем тронешь, я наброшусь на тебя не облаком, а целой тучей. - Любопытно будет посмотреть, - хихикнул он. А действительно, куда подевался Завадский? - мелькнуло у меня в голове. Неужто спутался с какой-нибудь стервой? Тогда не очень-то его и жалко в случае чего. - Впрочем, у меня имеются для тебя и хорошие новости, - проговорил Микеле. Кисель тебя очень любил. Кстати, он околачивался прямо у Китайской Стены, так что мне не пришлось его специально разыскивать. Сначала я подумал - шпионит, но теперь уже не уверен, просто ему захотелось лишний раз на тебя посмотреть. Завадский тоже никуда не денется - я убежден. - Сволочь, - застонала я. Он захихикал. - И это вместо благодарности? Я стремительно кинулась вперед, нацелившись ногтями ему в морду. Но реакция последовала молниеносная. Видимо, эпизод с Борисом не прошел для него бесследно. Я шмякнулась о стул, на котором он только что сидел, а надо мной угрожающе нависло облако гнуса-альбиноса. Меня охватил ужас, как в той ситуации с Ланой, когда перед носом у меня плясало дуло пистолета. Но, к счастью, Микеле прекратил "зуззать" и снова материализовался на стуле - на сей раз уже на другом. - Съела? - захихикал он. - Врешь ты все, не любил он меня, - опустошенно пробормотала я. - А вот и любил, куколка! - Он ведь сам сказал, что я его не интересую. - Мало ли, что он сказал. Подожди, а действительно, зачем ему понадобилось ???????... ??-??, ??-??... А вот зачем, - Микеле торжествующе поднял вверх палец. - Он просто боялся. - Чего боялся? - не поняла я. - Это неважно, - проговорил Микеле. - Боялся - и все. - Вот дурак, - сказала я. - Очень может быть, - согласился Микеле. - А вот о себе я почему-то в нем никаких сведений не обнаружил. Или хотя бы о каком-то условном пришельце. Странно это. И весьма подозрительно.
На протяжении всей последующей недели я приставала к Микеле с расспросами о Киселе. Но он почему-то отмалчивался и темнил, тогда как о других рассказывал много и с охотой. Совсем незнакомых людей я знала почти так же хорошо, как саму себя. Может даже лучше, чем себя, поскольку сведения о них я получала беспристрастные. А вот о Киселе я знала только то, что он меня любил. Одна фраза, но она напрочь заслонила собой обилие прочей, даже самой интересной информации.
КИСЕЛЬ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ.
Самое ужасное заключалось в том, что как о человеке я не имела о нем ни малейшего представления. Чего он боялся-то? Я была знакома с Фердинандом, поскольку Кисель старался играть в Фердинанда - сделал из себя человека в футляре в прямом смысле слова. То, что для пришельца действительно было бы скафандром, для человека превратилось в футляр. Конечно, он прекрасно сознавал, куда и зачем я поехала с Борисом в ту ночь, однако никак не проявил своих чувств - ведь Фердинанду ревновать не положено было. Железная выдержка, черт побери! Да и в постели как стойко держался, пока я самолично его не трахнула!
КИСЕЛЬ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ.
Махнув рукой на Микеле, я сама принялась добывать сведения. Любопытно, что "доктором философии А. Киселем" оказались оба родителя Игоря. Его мать звали Алиной, отца - Андреем. И оба они были докторами философии. У ????? ??? ?????? ???? ????? ?... дочка Виточка. От некой зловредной стервы Нины Гаврющенковой. Дочке сейчас было шесть лет, при этом три последних года Игорь с Ниной официально находились в разводе. Как я все это разузнала - неважно. Связалась кое с кем из его сослуживцев, которые помогли мне выйти на его друзей. Но сколько бы нового я ни узнавала, я по-прежнему проявляла признаки ненасытности. Словно зачарованная, бродила по местам, памятным моему Игореше. Когда-то Кисели жили в одном из старых домов, в двухкомнатной квартире без удобств. Колонка и туалет находились на улице. Однажды он упал на эту колонку лицом и отбил себе ползуба. А в другой раз один из будущих его друзей чуть было не задушил его: навалился сверху и зажал рот и нос ладонями. В детском саду он был влюблен в Наташку Смирнову. В школе появились другие пассии: Ленка Барышева, Алла Государская, Галка и Люба (фамилий никто не смог ?????????), ???? ??????... Ну и, конечно же, Нина Гаврющенкова (про себя я уже именовала ее Гавнющенкова) - "довольно смазливый бабец с осанкой баронессы и с соответствующими запросами". Игорь очень любил Воннегута и Хемингуэя, "Битлз", "Квин" и "Машину времени". А из фильмов особенно: "Короткие встречи", "Покровские ворота" и "Кин-дза-дза". Я прочла всего Хемингуэя и почти всего Воннегута (кое-что просто не удалось достать), переслушала концерты его любимых ансамблей и пересмотрела любимые фильмы. Короче, постепенно пропустила через себя значительную часть его жизни. Был соблазн заглянуть и глубже, но в этом мне мог помочь только Микеле, а он молчал как рыба об лед. Так или иначе, я бродила по тем местам, где любил бывать Игореша. Знаете, на что это походило? Словно я вдруг вспомнила, кем была раньше, и даже опять превратилась в то, чем была раньше: как я тогда жила, чем увлекалась и кого ??????. ? ?????? ?... нынешнюю себя.
КИСЕЛЬ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ.
Сейчас, облачившись в шкуру Киселя, я смаковала это чувство. Подолгу разгуливала у собственного подъезда, пытаясь представить, о чем он думал, глядя на мои окна.
Микеле усердно искал Завадского. А вдруг выяснится, что и Завадский меня ??????... ?????-?????... Если бы он меня и в самом деле любил, разве громыхала бы бочка с мазутом? Впрочем, я уже не была уверена, что бочка гремит именно по Завадскому. А может, по Киселю? По ком гремит теперь эта чертова бочка с мазутом? Я сходила в областную больницу и постояла у изголовья Игореши. Кривляясь при этом на манер обезьяны в попытке сдержать слезы. Перед глазами возникала навязчивая картина: как долгими вечерами он бродит у моего подъезда, наблюдая за мной и Микеле, и разрывается между желанием объясниться и этим дурацким, необъяснимым - во всяком случае, для меня - страхом. На соседней кровати Борис, а вообще в палате лежит человек пятнадцать, и все - жертвы Микеле. К некоторым подключены электрические приборы с осциллографами и пляшущими по бумаге самописцами. Между приборами бродит парень лет тридцати - совершенно лысый. Именно лысый, а не бритый. Лысина прямо-таки сияет в люминесцентном свете. О каждом из здесь лежащих я могла бы рассказать куда больше, чем этот лысый, и даже больше, чем самые близкие их родственники. Кстати, о родственниках. Когда я только шла к палате, мне повстречалась жена Бориса Ксения. А теперь, уходя, я неожиданно столкнулась с отцом Игореши. За руку он держал Виточку. Я наклонилась и что-то ласково ей прошептала. Неожиданно она цапнула меня ногтями по носу. И тут же получила нагоняй от дедушки. Из носа у меня пошла кровь. Что ж, дети интуитивно чувствуют, кто повинен в их бедах. Доктор философии извинился в довольно фамильярной форме и протянул мне бумажный носовой платок. - Кто у вас здесь? - поинтересовался он. Я пробормотала что-то невнятное. Кто-кто! Конь в пальто! И, словно угорелая, рванула прочь. Налетела на какого-то жирного мужика в коридоре. Тот начал громко ругаться матом. Фас! - мысленно обратилась я к Микеле.
