Томас Диш - Щенки Земли
Неожиданно, на самой кромке моего восприятия, появился звук: о-ухрп. Потом он повторился: о-ухрп. Сворка издать его не могла. Вздохи арфы на миг изменились, став прозаическим плеском воды. Я сосредоточил внимание на этом простом звуке, изо всех сил сопротивляясь давлению Сворки.
– Откуда этот звук? – спросил я Господина.
Чтобы ответить мне, ему пришлось перестать копошиться в моей памяти:
– Ниоткуда. Ничего особенного. Не думай об этом. Слушай красивую музыку, ведь она тебе нравится? Думай об отце.
Чем бы ни был этот звук, он, казалось, возникал в траве у моих ног. Мне все было хорошо видно в потоках света, лившегося из сияния вокруг моей головы. Я разгреб траву, и взгляду предстало отвратительное зрелище.
Не думай об этом!
Из широко раздвинутых челюстей водяной змеи торчала передняя половина лягушки. Змея, увидев меня, стала извиваться, торопясь утащить свою жертву в более густую траву.
Сворка приказывала не смотреть; по правде сказать, мне и самому не хотелось это видеть. Зрелище было ужасным, но я не мог заставить себя отвернуться.
Лягушка растопырила передние лапки, противясь последнему глотку, который должен был стать ее концом. Между тем задняя половина ее плоти уже переваривалась. Она издала еще один меланхоличный хрип.
Ужасно, подумал я, ужасно! О, какой ужас!
Прекрати. Ты… должен… перестать…
Змея билась всем телом, извивалась и пятилась. Передние лапки лягушки цеплялись за траву. Ее хрипы стали совсем слабыми. В слабеющем свете я почти потерял их из виду в тени высокой травы. Мне пришлось наклониться ниже.
В лунном свете я разглядел тонкую линию светлой пены на сомкнувшихся челюстях змеи.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой я оказываюсь более или менее ответственным за спасение мира
Облако света исчезло. Мой Господин оставил меня, и я услыхал голос Папы, вышедшего на мои поиски. Взбежав на холм, я увидел его, рядом была Жюли.
– Господство! – сказала Жюли. – Ты не должен был убегать так далеко. Мы вышли и увидели свет над озером, я была уверена, что они унесли тебя.
– Почти унесли. Мой Господин был здесь и взял меня на Сворку. Но потом мне как-то удалось ускользнуть, и он убрался. Просто исчез. Я ничего не понял. Ты в порядке, Папа?
Я спросил потому, что он был заметно взволнован.
– О, вполне, вполне, – ответил отец почти машинально, – я просто задумался.
– У него появилась идея, – объяснила Жюли. – После того как ты убежал из манежа. Полагаю, он всегда такой, когда у него идея.
Бруно забрался в лимузин и принялся сигналить. Он делал это не потому, что не видел нас, – ему просто нравилось сигналить. Мы устроились на заднем сиденье, и автомобиль выскочил на улицу со скоростью, какой не видывали, должно быть, полстолетия.
– Роки названивает тем, кого вы велели вызвать, – доложил Бруно.
– Прекрасно. Ну, Деннис, что там случилось с твоим Господином?
Я объяснил, что произошло, закончив отчет живописанием сцены со змеей и лягушкой. Мне не то чтобы очень хотелось говорить об этом, но она произвела на меня большое впечатление.
– И пока ты любовался этим зрелищем, твой Господин просто угас?
– Да. Если бы он удержался на моем разуме немного подольше, то узнал бы все, что хотел. Я был не в силах противиться ему. Так почему же он оставил меня?
– Ответь еще на один вопрос: что ты чувствовал по отношению к этой лягушке? Только точно.
– Сцена была омерзительной. Я чувствовал… отвращение.
– Было это похоже на то, что ты почувствовал во время боя на ринге?
– Бой был отвратителен по-своему, змея – по-своему.
– Но и то и другое вызвало похожие чувства: отвращение, а потом тошноту и рвоту?
– Да.
– Вот оружие, которым мы сразимся с ними! Деннис, мой мальчик, еще до рассвета ты станешь героем революции.
– Я не достоин объяснений? Или революции необходимы невежественные герои?
– Когда ты не пожелал смотреть бой и ушел в таком плачевном состоянии, это меня немного позабавило. Деннис тот еще эстет, подумал я. А потом мне вспомнилась старая пословица: «Каков господин, таков и слуга». Прочти ее наоборот и получишь формулу нашего оружия. «Каков слуга, таков и господин». Господа – это не что иное, как их любимцы, только в более крупном масштабе. Они эстеты, все до единого. А мы – их любимая форма искусства. Человеческий разум – это глина, с которой они работают. Они манипулируют нашими мозгами точно так же, как северным сиянием. Вот почему они предпочитают интеллектуально развитого, образованного любимца необразованному Динго. Динги – комковатая глина; слишком грубый холст; несовершенный мрамор; стихи, которые не скандируются.
– Они должны питать к Дингам такие же чувства, какие я испытываю к Сальвадору Дали, – сказала Жюли. Она всегда была готова спорить со мной о Сальвадоре Дали, потому что знала, что мне он нравится, несмотря ни на что.
– Или как те, что я испытываю к дракам на ринге, – поддакнул я.
– Или к лицезрению чего угодно, – заключил Папа, – что вызывает отвращение у эстета. Они просто не в состоянии видеть что-то безобразное.
Некоторое время мы помолчали, размышляя над этим. Все, кроме Бруно.
– Дай срок, Деннис. Ты еще полюбишь драку. Келли нынче был просто не в форме, вот и все.
Я не успел ответить ему, потому что лимузин въехал по бетонному пандусу в ярко освещенный гараж.
– Больница, – доложил Бруно.
К нам подошел мужчина в белом халате.
– Все готово, мистер Уайт. Мы приступили к работе, как только получили ваш приказ по телефону.
– Радиоинженеры тоже здесь?
– Они уже работают с нашими технарями. А мисс Шварцкопф сказала, что подключит к этому делу и своего мужа.
Жуткое зарево внезапно воспламенило ночное небо за окнами гаража.
– Господа! – закричал я в ужасе.
– Проклятые бомбы! – воскликнул Папа. – Я совсем позабыл о них. Деннис, иди с доктором и делай, что он велит. Я должен связаться со штаб-квартирой КРС, чтобы прекратить бомбардировку.
– Куда они пытаются попасть?
– Пробуют хотя бы одной угодить в пояс Ван Аллена. Я не смог убедить их, что ничего хорошего из этого не выйдет. В одна тысяча семьдесят втором году уже пробовали, но ничего не получилось. Это отчаяние, но лучшего плана у меня не было. Сейчас же просто гибельно взрывать бомбу в поясе Ван Аллена, потому что это нарушит радиосвязь, а она нам понадобится. Бруно, Жюли, подождите меня в машине.
Целая бригада докторов повела меня по длинным, окрашенным белой эмалью коридорам. Мы вошли в помещение, битком набитое сложным электронным и хирургическим оборудованием. Главный врач велел уложить меня на неудобные металлические нары. Когда я улегся, с каждой стороны моей головы прикрепили по стальной полосе. Доктор закрыл резиновой маской мне рот и нос.
