Роберт Силверберг - Умирающий изнутри
Мать – профессор. Младший брат. Детство. Корь, скарлатина. В одиннадцать она становится девушкой, а в двенадцать теряет девственность.
В шестнадцать – аборт. Несколько лесбийских приключений. Страстный интерес к французским поэтам-декадентам. Кислота, мескалин, псилоцибин, кокаин, даже нюхательный табак. Все это давал ей Германт. Он же и тряхнул ее раз пять-шесть. Живые воспоминания об этом. Ее разум показывает гораздо больше, чем мне хочется увидеть о Германте. Он выглядит весьма впечатляюще. Лиза выносит из этого жесткое, агрессивное представление о нем, капитане ее души, хозяине судьбы. В глубине души совсем другое: она напугана. Малышка не так уж плоха. Я чувствую себя немного виноватым за свой обычный способ проникнуть в ее голову, не обращая внимания на ее личность. Но у меня своя нужда. Я продолжаю поглаживать ее, а она спускается по мне вниз. Трудно припомнить, когда кто-либо делал это в последний раз. Я вообще едва помню, когда переспал с кем-нибудь, так ужасно давно это было. Она – специалист в этом. Я рад бы ответить тем же, но не могу заставить себя сделать это; иногда я бываю привередлив, а она не из тех, кто очень чистоплотен. Ну и ладно, оставим это Германту. Я лежу, улавливая сигналы ее мозга и принимая дары ее рта. Я чувствую себя мужественным, энергичным, самоуверенным, а почему бы и нет, я ловлю кайф сразу в двух местах – в голове и в конце. Не покидая ее мозга, я, наконец, покинул ее губы, повернулся, раздвинул ее ноги и глубоко скользнул в тесную, узкую гавань. Жеребец Селиг. Племенной жеребец.
– Ооо! – только выдохнула она, сгибая колени. – Ооо!
Мы начли свою звериную игру – она спиной ко мне. Я питался обратной связью, извлекая ее ответное наслаждение и этим удваивая свое; каждое движение приносило восторг. Но затем приключилось нечто смешное. Она теперь близка к тому, чтобы кончить – событие, которое оборвет наш мысленный контакт, – передача из ее мозга уже становится хаотичной и неясной, больше похожа на шум, чем на сигнал. Образы ломаются. Дальше больше; я пытаюсь удержаться в ее сознании, бесполезно, бесполезно, она ускользает, покидает меня и вот уже никакого контакта. И в момент разрыва мой петушок внезапно становится мягким и выскальзывает из нее. От удивления она вся затряслась.
– Почему он упал? – спрашивает она.
Невозможно объяснить ей. Помню, несколько недель назад, Юдифь спросила меня, не смотрю ли я на потерю своей умственной силы, как на некую импотенцию. Я ответил, что иногда да. А теперь вот впервые метафора совпадает с действительностью, – два провала сливаются в один.
Он импотент там и здесь. Бедняга Дэвид.
– Наверное, я отвлекся, – отвечаю я.
Ничего, у нее есть навыки. Еще с полчаса она трудится надо мной пальцами, губами, языком, волосами, грудью. Безрезультатно, он не поднимается, а она повергает меня в уныние своей целеустремленностью.
– Не понимаю, – произносит она, – ты так здорово все делал. Может, дело во мне?
Я разубеждаю ее. Ты была великолепна, крошка. Такое иногда случается, никто не знает почему. Я предлагаю:
– Давай немного отдохнем, может, я вернусь к жизни.
Мы отдыхаем. Лежа рядом с ней и безразлично поглаживая ее кожу, я делаю несколько попыток войти в контакт. Но нет даже проблеска. Телепатический уровень замер. Нет ни проблеска. Тихо, как в могиле. Неужели это все?
Конец прямо здесь и сейчас? Я – лишь жалкие останки. Я обречен.
– Есть идея, – говорит она. – Пойдем в душ. Иногда это помогает парню подняться.
У меня нет возражений: это может сработать, да и в любом случае она после душа будет лучше пахнуть. Мы идем в ванную. Струйки прохладной воды.
Успех. Ласки ее намыленных рук оживляют меня.
Мы прыгаем в постель. Все еще в порядке, я взбираюсь наверх и беру ее.
Стоны, стоны, вздохи, вздохи. На ментальном уровне ничего. Внезапно я ощущаю ее забавный спазм, сильный, но очень короткий и почти сразу следует мой выброс. Слишком много секса. Мы обнимаемся, свиваемся вместе. Я пытаюсь снова попробовать. Ноль. Ноль. Она ушла? Думаю, она действительно ушла. Вы присутствовали сегодня при историческом событии, барышня. Утрате замечательной экстрасенсорной силы. Оставившей после себя эту смертную оболочку. Увы!
– Я бы хотела почитать твои стихи, Дэйв, – говорит она.
Вечер понедельника, около семи тридцати. Лиза, наконец, ушла. Я иду поужинать в ближайшую пиццерию. Я довольно спокоен. Просто до меня еще не совсем дошло. Как странно, что я могу быть таким восприимчивым. Я знаю, что когда это обрушится на меня, сокрушая и уничтожая меня, я заплачу, я закричу, я буду биться головой о стену. Но сейчас я на удивление холоден.
Странное посмертное чувство, словно я пережил самого себя. И чувство облегчения: мучительная неизвестность закончилась, процесс завершился, умирание произошло, а я выжил. Я, конечно, не жду, что такое настроение продлится долго. Я утратил нечто существенное и теперь жду, когда придут мука, боль и отчаяние.
Но кажется скорбь нужно отложить. То, что я посчитал законченным, еще не закончилось. Я вхожу в пиццерию и парень за стойкой улыбается мне широкой и холодной нью-йоркской улыбкой приветствия, а из-за его жирного лица непрошенно раздается: «А вот этот зануда, который всегда просит добавки анчоусов».
Я отчетливо читаю его мысли. Итак, сила еще не погибла! Не совсем погибла! Только решила немного отдохнуть. Спрятаться.
Вторник. Жуткий холод, один из ужасных дней поздней осени, которые выдавливают из туманного воздуха каждую каплю влаги, а солнечные лучи, как ножи. Я заканчиваю две курсовые, которые должен завтра отнести в университет. Читаю Апдайка. После обеда звонит Юдифь. Обычное приглашение на ужин. Обычный уклончивый ответ.
– Как тебе Карл? – интересуется она.
– Очень солидный мужчина.
– Он хочет, чтобы я вышла за него замуж.
– Ну?
– Слишком быстро. Я его не очень-то знаю, Дэйв. Он мне нравится, я им неимоверно восхищаюсь, но не знаю, люблю ли я его.
– Тогда не торопись с этим, – говорю я. Ее напряженные колебания утомляют меня. Я вообще не понимаю, почему достаточно пожившие люди, знающие что почем, вообще женятся. Зачем делать из любви контракт? Зачем ввергать себя в пучины закона? Зачем приглашать юристов, чтобы трахнуть собственную подругу? Брак для незрелых, ненадежных и невежественных. Мы, прошедшие огни, воды и медные трубы, согласны жить вместе без законного принуждения, а, Тони? А? Я говорю:
– Кроме того, если ты выйдешь за него замуж, он, наверное, захочет, чтобы ты бросила Германта. Не думаю, что он смирится.
– Ты знаешь о нас с Клодом?
– Конечно.
– Вечно ты все знаешь.
– Но это же очевидно, Джуд.
