Чарльз Ю - Как выжить в НФ-вселенной
Внутри капсулы, на главной панели управления, едва хватает места, чтобы выложить все предметы из набора, и я делаю это со всей возможной бережностью и аккуратностью.
Буквы на коробке именно такие, как я и представлял себе по рекламе в том комиксе, чуть смазанные, но без всяких завитушек, обыкновенные прописные буквы, яркие, красно-оранжевые, через всю крышку:
«ФУТУР ЭНТЕРПРАЙЗИС»
представляет
АВАРИЙНЫЙ НАБОР ХРОНОПУТЕШЕСТВЕННИКА
Сняв крышку и перевернув ее, я сличаю содержимое с рисунком на внутренней стороне. Вот пластмассовый нож, вот эмблема на одежду «Хронопутешественник» — все как я запомнил, — вот карта. Декодер оказывается парой картонных дисков с буквами, один побольше, другой поменьше, закрепленных на пластмассовом кружке с ободком. Вращая их друг относительно друга, можно составлять зашифрованные послания, заменяя букву на внешнем диске той, что окажется на внутреннем, и обмениваться ими с другими хронопутешественниками. Остальное по большей части просто хлам, положенный в довесок, в рекламе про эти предметы ничего не было, и неудивительно: там, например, лежат обычный карандаш с твердым грифелем, даже без резинки (на картинке написано КОСМИЧЕСКИЙ КАРАНДАШ) и транспортир (УСТРОЙСТВО ДЛЯ ИЗМЕРЕНИЯ УГЛА ПОДЛЕТА К ЛУНЕ), еще маленький блокнотик с пятью листиками, который считается, видимо, за пять разных предметов, — в общем, сплошное надувательство, самая настоящая дешевка. Десятилетнего меня ждало бы, наверное, небольшое разочарование, но в то же время я наверняка все равно считал бы его классным и верил в какие-то содержащиеся в нем невероятные секреты просто потому, что в таком наборе их не может не быть.
Пересчитываю — да, ровно семнадцать, все передо мной, обычные безделушки, ничего особенного. Чувствую некоторое разочарование — я ждал большего. Правда, не надо забывать, что мне все-таки уже тридцать. Для отца, человека практичного, набор выглядел бы совсем уж глупо, и тем не менее он купил его для меня — что-то это да значит. Предметы из набора напоминают мне о нашей гаражной мастерской-лаборатории, нашей самопальной версии того исследовательского института на вершине холма, в которой приборы и инструменты были из секции хозяйственного «все за доллар», нашей отцовско-сыновней академии. Может быть, это отец и хотел показать мне? Может быть, его самого такой натюрморт примирил как-то с тем, что мы ничего не добились, с тем, что наше маленькое предприятие с самого начала было обречено на провал? Но все же сложно поверить, что он хотел лишь повернуть мои мысли в сторону нашей совместной работы.
Еще раз заглянув в пустую коробку, я замечаю то, чего не увидел раньше. Картонка, лежащая на дне, с гнездами для предметов набора, оказывается секретным отделением — еще одной коробочкой, поменьше, и сбоку у нее маленькая замочная скважина.
— Ключ из книги! — восклицаю я в манере юного героя-детектива.
— Поразительная наблюдательность, — язвит МИВВИ.
— Не знал, что тебе загрузили саркастический апгрейд.
— Ты много чего обо мне не знаешь, — замечает она, и это чистая правда. Я чувствую себя полным идиотом.
— Ну, так и будешь ждать, пока придет пора возвращаться и получить пулю в живот, или все-таки попробуешь ключ?
29
Ключ, слава богу, подходит, а то я уже не знал бы, что и думать. Я открываю вторую коробку и вижу восемнадцатый элемент набора.
— Что там? — спрашивает МИВВИ.
— Диорама.
Это трехмерная миниатюрная модель нашей кухни. Отец тщательно повторил все пропорции, верно передав не только длину и высоту, но и объем, глубину предметов обстановки, отчего кухня выглядит как настоящая, иллюзия становится полной. Модель может целиком уместиться у меня на ладони, но ни одна мелкая деталь не упущена. Тарелки на столе сделаны из бумажных кружочков, остающихся в дыроколе, они приклеены к клочкам бумаги поплотнее и только затем — к крохотному столику. Рядом стоит такой же маленький холодильник, а на стене висит совсем уж микроскопический календарь, я помню такой, там на каждом отрывном листке был какой-нибудь научный термин. Здесь слов, конечно, не видно, но дату отец воспроизвел — четырнадцатое апреля. А год — я тогда учился в пятом классе, значит, тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
Людей отец не сделал, наверное, не получились. А может быть, намеренно? Ведь нас там уже не было, не было всех этих вечеров, привычной напряженной тишины за ужином, сменяющейся временами бурным выяснением отношений, не было тех редких дней, когда родители не ссорились, а только беззлобно подтрунивали друг над другом, отчего мне становилось немного не по себе. Наша кухня пуста, пуста уже давно.
— Смотри, — говорит МИВВИ. — Часы!
В крохотной кухоньке над дверью черного хода висят, как это было на самом деле, круглые часы в голубом ободке. Они совсем как настоящие — есть и большая стрелка, и маленькая, и даже движущаяся, тикающая секундная. Сейчас они показывают семь часов четырнадцать минут и примерно двадцать секунд.
Календарь. И работающие часы. Это подсказка. Отец сообщает мне, где он.
— МИВВИ, — говорю я, чувствуя, как понимание наконец приходит ко мне, содержимым разбитого на голове яйца стекает по лицу, по затылку, за шиворот. Вот для чего нужна была эта петля. Ну в самом деле, ведь не совпадение же, что после десяти лет дрейфа вне времени, под остановившимися часами, я возвращаюсь в реальность и тут же, на следующий день оказываюсь запертым в хроноцикле? И уж точно не совпадение, что тогда же в руки мне попадает послание от отца, крохотная копия нашей кухни.
— МИВВИ, — повторяю я.
— Я все поняла, — отвечает она.
Сколько витков я уже намотал по этой петле, не в силах вырваться, не в силах двинуться вперед? Сколько своей жизни я истратил, вновь и вновь повторяя все то же, пытаясь понять что-то, вычленить знание из пустой декорации, из разреза кухни в нашем бывшем доме, из миниатюрной модели комнаты, знавшей лучшие и нелучшие наши времена. Что со мной, как назвать то, что я с собой делаю? Почему я бесконечно топчусь на месте, пережевываю все одно и то же, одно и то же, постоянно возвращаюсь к одним и тем же страницам памяти, которые зачитываю, засматриваю до дыр, до ветхости, до истертых краев? И почему я ничего не выношу из этого, почему не могу ничего исправить, ничего не могу сделать по-другому?
Неужели я всегда открываю коробку слишком поздно?
Неужели петля моей жизни неизменна?
Неужели мне никогда не успеть, никогда не понять главного, когда еще можно что-то сделать?
Да, всегда. Да, неизменна. Нет, никогда.
