Джеймс Фелан - Карантин
Я почти сразу кинулся следом: нас разделяло не больше десятка шагов. «Чистильщики» напугали его – еще бы! – а из–за одежды он, видимо, принял меня за одного из них, вернувшегося закончить начатое.
Бежать в приборе ночного видения оказалось сложно: я спотыкался, потому что не видел дороги под ногами. Я одной рукой сдернул его с головы и на мгновение ослеп: меня затопила снежная темнота. Глаза постепенно привыкали. Я различил прямо перед собой фигуру Калеба. Наверное, мой друг устал, потерял много сил, потому что он бежал тяжело, громко дышал.
– Калеб! – крикнул я и остановился.
Все звуки моментально смолкли: наверное, он тоже остановился. Я медленно пошел вперед, каждое мгновение ожидая, что он вот–вот появится из–за снежной стены, возникнет передо мной из ниоткуда. Но Калеб исчез.
Отсвет молнии на мгновение рассеял черноту, и сквозь густую пелену снега я смутно увидел силуэт Калеба: сквозь разбитую, полузаваленную дверь мой друг пролезал в магазин. Как же я был рад его видеть! В тот момент он казался мне самым обычным парнем, который сугубо из спортивного интереса карабкается по скале на пляже. Но сколько бы я так ни простоял, воображая не пойми что, сказать наверняка, что в моем друге стал возрождаться человек, было нельзя: может, я потерял его навсегда.
И я метнулся следом.
Темнота внутри оказалась настолько глухой, что я не мог даже различить очертания стеллажей и прилавков. Я попробовал было наугад броситься в этот лабиринт, но сразу же решил отступить к дверям, куда проникал хоть какой–то свет. Сделав пару шагов, я споткнулся и упал на кучу сумок, коробок, кассовых аппаратов…
– Калеб, – тихо позвал я. И снова: – Калеб…
Справа раздался шорох, затем упало что–то тяжелое. Я улыбнулся. Его самого не было видно, но я различил, как завалились на пол вешалки с вещами, за которыми он прятался. Я надвинул на глаза прибор ночного видения, и мир обрел ставшие привычными зеленоватые очертания. Людей в поле зрения не было: только полки и витрины с атрибутами роскоши – теперь совершенно бесполезными.
Я отступил к выходу. Бесшумно двигаться в тяжелых ботинках не получалось. Сердце колотилось. Я волновался не потому, что боялся неожиданного поворота событий, – совсем наоборот, было страшно, что ничего неожиданного не произойдет. Кто знает, вдруг на этот раз я действительно потерял Калеба.
Погода не желала униматься. Небо осветила ослепительно–яркая молния, и возле окон, под которыми я полуощупью пробирался, на несколько мгновений рассеялась темнота. За длинным прилавком оказался вход в кладовку. Темно, конечно, зато пусто. Пойдет.
Стараясь держать в поле зрения выход, возле которого лежал рюкзак, я начал углубляться в магазин. Главное, идти осторожно и не шуметь. Чутье подсказывало, что Калеб где–то рядом. Я весь обратился в слух, напряг зрение до максимума…
Справа дышал человек – тихо, размеренно. Совсем близко.
Сжав правой рукой пистолет, я выставил левую вперед и, просунув ее сквозь плотную стену одежды на вешалках, схватил Калеба за пальто и выдернул на себя.
Он кинулся на меня, пытаясь сбить с ног, опрокинуть на спину. Мертвой хваткой вцепился мне в плечи. Я ощущал на лице его зловонное дыхание. С размаха я треснул его пистолетом в висок. Калеб разжал руки и упал. Я нагнулся над ним, готовый в любой момент нанести очередной удар. Но мой друг, похоже, не собирался сопротивляться. Нет, он не потерял сознание: это только в кино «отключаются» с одного удара. Он не пытался встать, но руками и ногами шевелил.
Я водрузил пистолет на прежнее место, за ремень, и, ухватив Калеба за щиколотки, потащил по кафельному полу. Время от времени он стонал, потому что осколки и обломки на полу царапали ему лицо. Я втащил его в самый дальний угол кладовки и, не спуская с него глаз, попятился к выходу; быстро захлопнул двери и подпер их снаружи нескольким металлическими стойками с одеждой. Если Калеб начнет ломиться наружу, стойки упрутся в прилавок и не дадут открыть дверь. Мой друг оказался в надежной тюрьме, и о месте его заточения знаю только я.
Калеб пришел в себя и начал молотить в дверь. Наверное, и от злобы, и от осознания бессилия.
– Калеб, так нужно, потерпи! – крикнул я, чтобы успокоить не столько его, сколько себя.
В ответ дверь еще сильнее заходила под ударами. В одном из ящиков прилавка мне удалось найти толстый черный маркер, и я крупными печатными буквами написал на двери в кладовку «Здесь заперт мой зараженный друг Калеб. Пожалуйста, дайте ему антидот!» и добавил свое имя. Почему–то мне показалось, что так правильно.
Пора было возвращаться в карантин.
Я мчался по Пятой авеню на север. Стихия улеглась, улицы стали выглядеть не такими опасными, не такими враждебными. Я спрятался под карниз подъезда жилого дома и осматривал дорогу. Вроде пусто. Можно идти.
Я никого не видел, ничего не слышал. Я просто понял, что мне выстрелили в грудь.
30
Толчки пуль по бронежилету отбросили меня обратно на подъезд. Я медленно сполз по стене на бетонный пол.
Приложив левую руку к груди, я изо всех сил старался сделать вдох, а тем временем правой вытаскивал из–за ремня пистолет. Кое–как я отполз под защиту козырька: теперь нужно определить, откуда стреляют. Легким не хватало кислорода, но кашлять было нельзя. Даже с прибором ночного видения на глазах мне не удавалось никого заметить; улица выглядела привычно пустой: только побитые брошенные машины, почти полностью похороненные под трехнедельным снегом.
Как там Пол? Сколько еще продержится с такой кровопотерей? Четыре часа, так он сказал? Я не стал с ним спорить, потому что рядом сидела Фелисити, но он явно нуждался в срочной помощи. Черт! У нас всех времени было в обрез.
Изрядно помятый фургон прямо у подъезда показался мне неплохим укрытием. Я вскарабкался на капот, откуда хорошо просматривалась улица. Страшная боль в груди не давала дышать, заставляя пальцы разжиматься. Когда я, обессилев, почти сполз с капота в снег, в приборе ночного видения появились они – четыре зеленоватых силуэта с оружием. Низко прижавшись к земле, «чистильщики» быстро бежали по Пятой авеню к тому месту, где в меня попали пули. Прямо от подъезда ко мне тянулась цепочка четких следов. Я несколько раз подряд быстро выстрелил в воздух. Я не наделся их напугать, нет: но, может, мне удастся выиграть немного времени, пока они будут думать, как вести себя дальше. А может, и нет.
И я побежал к зоопарку, образ которого навсегда останется связан для меня с тем, как я попал туда впервые. В тот день я увидел надежную, непоколебимую крепость посреди превращенного в руины города. Больше всего я боялся, что старый арсенал разрушат, ведь он стал для меня символом выживания. И вот в темноте показались долгожданные очертания. Я был почти у вершины лестницы, нас разделяли только ступеньки, как вдруг закрепленная на кирпичной колонне медная табличка рассыпалась сотней брызг. Щеку обожгло резкой болью.
