Алексей Егоренков - Змеиный бог
У центрального костра в компании нескольких увальней красовался Ревущий Буйвол. Заметив Игуану, он обернулся, поставил чашу с какао на гудрон и убрался с дороги. Позади него на коленях стоял Пако. На шее мексиканца красовался строгий ошейник, мешавший ему сидеть ровно и вертеть головой. По скуле торговца сбегал узор из нескольких мелких ран. Его растертые запястья были связаны кожаным ремнем, но в остальном Пако был невредим. Рядом с ним расположилась высокая машина-клетка на трех колесах.
Слингер подался назад, но ему на плечо легла твердая рука Игуаны.
— Убей его, — сказала жрица. Что-то холодное ткнулось Пеплу в ладонь.
Он запоздало понял, что кобура пуста. Бессмертная Игуана совала ему в руку его собственный револьвер. В барабан Кочерги был заряжен один-единственный патрон — остальные исчезли. Стрелок покосился на жрицу.
— Зачем? — спросил он.
Мексиканец смотрел на него, тяжело дыша. Сквозь прутья клетки за спиной Пако пробивались лучи восходящего солнца. У горизонта розовой стеной клубилась дорожная пыль.
— Не задавай вопросов, — сказала Игуана. — Убей его.
Всё новые и новые мотоциклеты стекались к мотелю одной широкой лавиной. Пепел стоял над торговцем, сжимая в руке револьвер, а машины прибывали и прибывали, одна за другой, по три, по четыре, — не меньше двух сотен, а может статься, и трех.
(1х07) Равновесие нарушается
С высоты орлиного полета мотель напоминал три бурых кирпича, едва различимых в поблекшем к осени, но всё еще зеленом океане прерии. Ржавый полумесяц, остов большого колеса обозрения, простирался вверх пускай не на милю, но на сотню-другую футов как минимум. Стоянка лежала у его подножия как серое лоскутное пончо. Костры ацтеков раскинулись по ней неровным веером, и муравьи-мотоциклеты сновали туда и сюда, прибывая и отбывая. И всё равно с такой вышины, из самой верхней гондолы полуразрушенного ярмарочного колеса, звук моторов был едва слышен. Вся копоть, музыка и запах жженого какао остались далеко внизу. Воздушная тюрьма имела свои недостатки: карабкаться сюда было неприятно, и поначалу слингера мутило от непрерывного колыхания, но спустя полдня он перестал замечать его. Небесный покой был абсолютным, и к вечеру Пепел даже слегка начал жалеть, что по смерти никто не возьмет его в рай.
И куда, черт возьми, подевался индеец?
Стрелок осторожно выглянул наружу. Неподалеку от трех кирпичей мотеля угадывались очертания городка Фонтейн — там полуобвалившеяся каменная ратуша, здесь шпиль колокольни, терявшийся в траве словно длинная белая кость. На месте бывшей ярмарки до сих пор уцелела прогалина, истоптанная и много раз перепаханная колесными машинами. А вот гоночный котлован можно было узнать лишь по кустам терновника, густо заселившего эту просторную низину. Крыло мотеля, где остановилась Игуана, разыскать было нетрудно — его крыша терялась в зарослях одичавшего фикуса. Бессмертная Игуана не показывалась на пороге мотеля ни разу, а значит, скрывалась где-то там, укрывшись в своем гнезде между корней.
День выдался ясным и теплым, но к вечеру степные дали заволокло синюшной дымкой, не предвещавшей в плане погоды ничего хорошего. И вот уже низкое солнце тлело сквозь эту синюшность, похожее на блеклый лиловый фонарь. Оно почти коснулось горизонта — а индейца всё не было.
И-и! И-и-и-и! Облезлая гондола скрипнула у Пепла под ногами и поплыла, вращаясь вокруг своей оси. Ее жестяной зонтик задел за какую-то железяку. Сверху заструился рыжий песок. Слингер чертыхнулся и присел, на всякий случай ухватившись за борт.
— Не пришел? — спросил торговец, приподняв заспанное лицо.
— Нет, — сказал Пепел.
— Мадре, — Пако со стуком уронил башку обратно, зевнул и прибавил: — Буэно. Разбуди, когда явится.
Мексиканец был совершенно непробиваем. Его не стесняла ни высота, ни ветер, ни ржавчина, сыпавшаяся из старой конструкции рыжими и черными потоками. На мясистой и в кровь растёртой шее Пако до сих пор красовался строгий ошейник с бронзовыми гирьками, надетый лично Буйволом, — но даже ошейник торговцу не мешал. Весь день Пако дрых, развалившись в кабине как у себя дома, и ржавые останки машины Ферриса содрогались от его храпов и газопусканий. Большое лиловое солнце сползало всё ниже за горизонт, а торговец по-прежнему бесстыдно спал. Стрелок уже начал жалеть о том, что отказал Игуане. Жрица еще могла сменить гнев на милость, а от Пако следовало ждать только новых гадостей. Один недостойный выстрел — и вместо торговца Пепел остался бы возле нее.
— Хотел бы я так прохлаждаться, — сказал он.
— Пром-м-м… — отозвался мексиканец. У него громко заурчало в животе.
Не зная, чем занять уходящий вечер, Пепел в который раз принялся упражняться с капсюлем единственного патрона. Тень сумерек поднималась по горам всё выше, а стрелок сидел и заряжал патрон в гнездо револьвера на скорость, потом взводил курок и прищелкивал барабан.
— Какой же из тебя слингер, шумный сосед, — промычал торговец, мелкими колыханиями перебираясь на другой бок. — Оно тебе вот это надо, щелкать весь день? Я б на месте той бабы еще до рассвета тебя погнал.
Стрелок нахмурился и спрятал Кочергу. Он хотел было помянуть кое-чей храп — а заодно и диету — но сдержался. Мексиканец вел партию. И у него определенно стоило поучиться изворотливости. Как и умению полезно проводить время в неволе.
— Есть другая мысль, — сказал Пако тогда, на стоянке, пока Буйвол запирал их обоих в клетке. — Помнишь мое ружье? Ты принеси его мне. А я устраню тебе опасного шпиона.
— Какого шпиона? — Вожак остановился, и ключ замер в скважине.
Пако ответил, не моргнув:
— Такого, про которого ты сам знаешь. Такого, что смотрит за вами уже много дней.
— Он идет, — сказал Пепел.
Пако заворочался и сел, зевая во весь рот. Он потер шею. Привешенные к строгому ошейнику грузила стучали ему по пальцам, но торговец упрямо скрёб растертую кожу, пока не начесался вдоволь.
— Мадре, — сказал он. — Темно ведь уже. Как говорят в Бруклине — «кто ж по-тёмному стреляет». Да, слингер?
Пепел вытащил сигару. Он берег ее до сумерек, и слова торговца напомнили ему, что этот момент настал.
— Я бывал в Бруклине. — сказал он. — Но я не хотел бы сидеть здесь до завтра.
Он выбросил горелую спичку за борт и добавил:
— Вообще, твоя затея мне не нравится.
— Тебя в рабство забирали, чико, — напомнил мексиканец. — Попал бы к какому-нибудь путо-режиссеру в Голливудских холмах, он бы тебя на кресте порол. Оно тебе надо?
