Павел Амнуэль - Ветер над яром (сборник)
Ровно в десять заглянул Бруннер, осведомился о самочувствии фрау Бухенвальд. Выслушал жалобу на дурака-техника, нахмурился и пообещал наказать. Профессор поговорил с Руди не без удовольствия: штандартенфюрер вне службы становился чудесным молодым человеком, скромным и почтительным. Во всяком случае, они с начальником охраны неплохо понимают друг друга. Не то, что с сухарем фон Роецки, директором проекта. Тот — просто жуткий тип, у Марты болит сердце, когда она видит его бороду.
Когда штандартенфюрер ушел, профессор приступил к анализу сводки Судя по всему, повторный эксперимент мог начаться в любой момент, и к этому следовало быть готовым. Что-то подсказывало, что ждать осталось недолго, а интуиция гения что-нибудь да значит! И действительно: сразу после полудня на столе мелодично заворковал телефон. Дежурный техник проинформировал о сигнале готовности номер один.
Спустя несколько минут Юрген Бухенвальд занял место у главного пульта. Сотрудники, прекратив разговоры, напряженно следили за показаниями датчиков, заставляя себя не отвлекаться, не смотреть на экран, по которому медленно ползла только что появившаяся в правом верхнем углу точка. Она продвигалась вниз, по диагонали. Профессор — казалось, он один здесь совершенно спокоен — сутулился на стуле, и лицо его было беззащитным и немного смешным. У дверей сипло дышал фон Роецки, спешно вызванный в аппаратную из директорского коттеджа. Он, видимо, бежал, а человеку с его привычками это довольно трудно.
— Профессор… это они? — скрипучий, неприятно-высокий голос.
— Полагаю, да.
— На этот раз… Вы гарантируете?
Бухенвальд досадливо дернул плечом. Бессмысленный разговор. Сейчас он не имеет права отвлекаться. И директор понял, замер у дверей, похожий на статую Одина, в прихожей главного корпуса. Проглотил слова.
— Начинайте отсчет!
— Три. Два. Один. Ноль! — эхом отозвались операторы..
Две белые линии скрестились на экране, поймав в перекрестье ярко-синюю точку. Худая рука легла на пульт и, секунду помедлив, рванула рубильник. “Вот так. Гордись мужем, Марта! Калле, сыночек, спи спокойно под проклятой Варшавой: ты погиб недаром. Твой отец встал в строй и сумеет отомстить за тебя, за тебя и тысячи других немецких мальчиков. Ну-ка, глядите, люди: вот она, история — перед вами. Кто сказал, что ее нельзя изменить? Можно! Если очень сильно любить и очень крепко тосковать…”
V
Высок был погребальный костер отца моего Сигурда ярла, Грозы Берегов. И любимая ладья его, “Змееглав”, повезла героя в дальний путь. Жарко пылали дрова, и в пламени извивались связанные рабы, служившие отцу при жизни вернее других. Достойные, они заслужили право сопровождать ярла, чтобы прислуживать ему и там, в высоком чертоге Валгаллы, где у стен, украшенных золотым узором, ждут викинга, ломясь от яств, длинные столы. Я, Хохи, валландская кровь, поднес факел к бревнам, обильно политым смолой и китовым салом, ибо это — право любимого сына. А в праве же моем никто усомниться не мог, ведь не другому из сыновей отдал меч-Ворон отец, готовясь уйти в чертоги героев И долго пылал костер. Когда же истлели последние головни, собрали мы втроем — я, Эльдъяур и Локи — пепел, отделив его от угольев, и бросили в море, чтобы слился благородный прах со слезой волны.
А люди фиорда, выбив днища бочек, пили пиво, черпая резными ковшами. И, мешая ветру рыдать, пели песни недавних дней, вспоминая по обычаю славу Сигурда ярла. Говорили иные: “Громом гнева был Сигурд для Эйре, зеленого острова. Я ходил с ним там и хороша была добыча”, прочие же подтверждали: “Хороша!”; вновь пили и вновь говорили, в утеху душе отца: “Мы ходили с ним на саксов, страшен был саксам Гроза Берегов!” И полыхали костры вокруг бочек, трещали поленья, прыгали искры — это душа Сигурда ярла пировала с людьми фиорда, радуясь хорошим словам.
Хокон же Седой, скальд, тихо сидел у огня, не теша себя ни пивом, ни сушеной рыбой. Лучшие слова ловил он и укладывал, шевеля губами, в ларец кёнингов6: нужно родиться новой саге, саге о Сигурде Грозе Берегов, и в этом долг побратима-песнопевца.
Рекой лилось пиво, падали с ног прислужники, тщась угодить пирующим, и не утихала жажда в утробах, ибо много пива нужно викингу, провожающему своего ярла. И сказал некто, чье лицо не заметил я в пляске искр: “Страхом сердец был Сигурд ярл для жителей Валланда. Ходил я с ним в те края и видел, как покорялись они ему!” И засмеялся сидевший рядом: “Хейя! Все видели: каждую ночь покорялся Валланд Сигурду ярлу!” И смеялись люди фиорда, глядя в мою сторону, ибо мне упреком было сказанное, я же молчал. Ведь тот, кто насмехался, был Хальфдан Голая Грудь, берсеркер7, свей родом, вместе с Ингрид пришедший в Гьюки-фиорд. У порога покоев Ингрид спал Хальфдан и сыновей ее он учил держать меч. Никому, кроме ярла, не уступал дорогу берсеркер, прочие же не становились на его пути, зная, как легко ярость затмевает разум Голой Груди и как коротка дорога в палаты Валгаллы тому, кто обратит на себя гнев безумца. Потому не услышал я злой шутки, но понял: не на моей стороне Хальфдан. И верно: сидевшие рядом отошли, сели у других костров, и один остался я. Только Бьярни, сын Хокона — скальда Седого остался со мною, но Бьярни был другом моим со дней короткого роста и вместе со мной разорял птичьи гнезда, когда еще малы для вражды были мы с сыновьями Ингрид. Да, лишь Бьярни не ушел от меня, но что за поддержка юный скальд, когда против Чужой Утробы сказано слово берсеркера?
Трижды по смерти Сигурда ярла садились люди фиорда на берегу и пили пиво, поминая отца. На исходе же третьей ночи Хокон-скальд, прозванный Седым, запел сагу об ушедшем, рожденную в ларце песен его. Восславлял Хокон Сигурда Грозу Берегов, странника волн, ужас саксов и англов беду, сокрушителя зеленого Эйре. Блестели кёнинги в ночи, как сталь секир, взметнувшаяся к солнцу, как золотой узор палат Валгаллы, сияли они на радость Сигурду, и говорил отец тем, кто пировал с ним в обители Одина: “Слышите ли? Жива в Гьюки-фиорде память обо мне!” И, выслушав сагу о Грозе Берегов, разошлись люди фиорда, ибо теперь ушедший получил положенное и пришло время думать о живых. Тинг8 созывали назавтра старейшие и, собравшись, должны были решить люди фиорда: кого назвать ярлом-владетелем?
Утром, когда поднял Отец Асов свой щит, сделав серое зеленым, сошлись люди на лугу. Не малый тинг, круг старейших, но большой алль-тинг созывали мудрые и, ударяя в натянутую кожу быка, звали всех мужей Гьюки-фиорда, ведь всего раз за жизнь поколения собирается алль-тинг, где каждому дано право говорить, что думает, не страшась мести или злобы. Собрались мужи: молодые и старые, викинги и немногие бонды9, что жили поблизости и, в море не уходя, брали добычу со вспаханной земли. Сегодня и им позволялось говорить. Лишь женщин и детей не допускал обычай, только Ингрид явилась по праву жены и дочери ярлов, матери сыновей Сигурда, а также потому, что этого захотел Хальфдан Голая Грудь, молочный брат ее. Он привел свейку за руку, и среди мужей не нашлось желающего спорить.
