Валерий Лисин - Фантастика 1991
Пока разбивали лагерь, каждый приглядел себе место по рыбацкому вкусу. Доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига, омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга пружинисто, в такт рывкам, изгибался.
— Уже третья, — сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма. — Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята берут здесь безотказно, а вот их бабушки и дедушки от знакомства с нами упорно отказываются. Натаскав десятка полтора фунтовых «шнурков», мы заверили друг друга, что мелкая щука несравненно вкуснее крупной, и двинулись готовить ужин.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не белые. Они скорее серовато-голубые или перламутровые; когда такая ночь опускается, тундру затягивает, словно вышедший из фокуса негатив, дрожащей полупрозрачной дымкой, и эта пелена порой совсем безмолвна, даже твой собственный голос вязнет в ее ватном теле, а иногда делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи…
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тундра молчала, и тишина оттого казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. Не зря такую тишину называют звенящей, подумал я. Мне даже показалось, что в ней и правда звучат далекие, почти неразличимые колокольчики.
— Колокольчики… — не то спросил, не то сообщил мне Роман.
И тут я осознал, что перезвон мне не причудился, а реально существует. И бубенчики, кому бы они ни принадлежали, движутся в нашу сторону.
— Похоже, у нас будут гости, Рома.
Доктор покосился на прислоненное к палатке ружье и ничего не ответил. Колокольчики шли прямо на нас, и я тщетно пытался разобрать, сколько их, пока в сумерках не обрисовались силуэты человека и двух оленей.
Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошел к костру, молча уселся на землю. Достал из-за пазухи трубку, прикурил от головешки. Так же молча, не глядя на нас, полностью погрузился в курение. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрепанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги[2] и облысевшие от возраста пимы. Лицо его, усталое и морщинистое, излучало наслаждение, глаза сошлись в узенькие щелочки; весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы черного и довольно зловонного дыма.
Мы переглянулись с доктором. Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих — доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал… и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:
— Сяторей[3]. Не рыба.
Я разозлился, на мой вкус уха получилась отменная, но спорить не стал — человек прямодушно высказал свое мнение, что ж теперь…
Пока мы с Романом ели уху, ненец терпеливо и задумчиво жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился, только когда заварился чай.
За чаем и познакомились; выяснилось: наш ночной гость оленевод, пасет с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.
— Отчего же у тебя фамилия русская? — поинтересовался доктор.
— Почему русская, — не согласился Николай. — От Апицы идем, из рода Вэры. Ученый из Ленинграда приезжал, говорил, еще четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица…
Еще минут двадцать Апицын, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках, и вдруг безо всякой видимой причины заявил:
— Зря сюда приехали. Плохое место. Болота. Гнус. Холодно.
— Чем же плохо? — рассудительно возразил доктор. — От гнуса мазь есть. Костюмы у нас теплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
— Хо! Разве сяторей — рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус. Но его тру-удно поймать. Сильно осторожная рыба.
Я обрадовался:
— Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.
Апицын снова замолчал, смиряясь, судя по всему, с тем, что место нам все равно нравится. Затем с явной неохотой уступил:
— Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.
— Почему это не надо? — начал заводиться я. Что это за дела: пришел, уху охаял, а теперь с места согнать пытается. — Захотим, на другой ручей пойдем.
— Не надо уходить далеко, — повторил Апицын.
— Но почему?!
— Сиртя тут живут… — неохотно пробормотал ненец.
— Сиртя? — переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые. — А это что еще такое?
— Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана[4].
— Сказка, — фыркнул доктор.
— Как сказка! Сиртя раньше много было в тундре, тысячи. Сейчас совсем мало. Однако, есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.
— Значит, сиртя людям помогают? — зацепился дотошный Роман.
— Помогают, помогают…
— Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое?
Ненец смутился:
— Говорят так… Олень туда не ходит, ягель не растет вокруг сиртя-мя[5]. Если человек без дела придет, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.
Чего-то не договаривал Апицын, темнил.
— Ну а сам ты зачем в эти «плохие» места пришел? Просто так, что ли?
— Зачем просто так. Хэхэ пришел проведать, — сообщил Апицын и снова принялся набивать трубку.
Что означает «хэхэ», я понятия не имел. Даже не был уверен, что оленевод просто не морочил нам головы. Но Апицын произнес «хэхэ» как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.
— И далеко еще идти? — решил задать я наводящий вопрос. — Вон уже море. Или заблудился?
— Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.
Я обвел взглядом сидящих у костра, высвеченное бликами огня пятно побережья, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом «хэхэ». Любопытство мое разгоралось все больше.
