Журнал «Если» - «Если», 2005 № 12
Глава 1
Прибрежные деревни промышляют ловлей длинной, похожей на змей, рыбы. Их коптят на деревянных решетках, а когда тушки становятся похожими на черные палки, связывают в пучки и подвешивают к потолкам своих жилищ. Но основная статья дохода жителей Райской Рыбалки — черный соус, по которому сходят с ума городские гурманы. В огромные глиняные кувшины, больше похожие на чаны, врытые в глинистую землю над обрывом, после удачного выхода в море сваливают рыбьи головы и кишки, обрезки плавников, все это сдабривают какими-то кореньями, охапками высушенной травы и лапчатых листьев кустарника. Вот это благоуханное добро очень долго настаивается и бродит под жарким солнцем Тугама, а в самые знойные дни так бурно взбраживает, что в двадцати шагах от чана человека непривычного попросту с ног сшибет от зловонючего духа.
Когда деревенский староста, руководствуясь интуицией и носом, решал, что соус готов, владельцы чанов с песнями, напоминающими крики морских птиц, вместе с родней, приплясывающей в такт воплям, шли к своему пахучему богатству вытаскивать затычки из кривых донышек кувшинов-чанов, ряды которых выпирали из земли под обрывом. Кому-то затем приходилось расковыривать длинным шестом плотные отложения на дне кувшинов, и только после этого из отверстий выплескивалась вонючая мутная жижа и наполняла грубо слепленные глиняные корыта, обмазанные смолой.
Обрывками старых сетей из жижи выбирались омерзительные толстые розовые, похожие на отрубленные пальцы, черви. На эту работу ставили бедолаг, чем-то не угодивших главе семьи, либо самых безропотных жителей. Но с тех пор, как нас привезли сюда, даже последний замухрышка воспрянул духом — беженцам нашлась работенка вполне в соответствии с местом, которое мы занимали в нехитрой деревенской иерархии.
Если вовремя не отскочить, «благоуханная» струя может обдать с головы до ног. Потом весь день придется отмокать в морской воде, а это удовольствие не для слабых телом, да и сильных тоже не обрадует.
Любая царапина разъедалась в медленно заживающую язву. Здесь и металл долго не выдерживал: ветер с моря нес соляную пыль, а с континента — пыль, просто пыль, выводящую из строя любые мало-мальски сложные механизмы. Детали из железа и бронзы быстро превращались в негодную труху, а сплавы, выдерживающие агрессивные среды, как я понял, сюда не завозили.
История этого мира никого из беженцев не интересовала, заживаться здесь мы не собирались, и если бы не жульничество капитана сухогруза, высадившего нас ночью в захолустном космопорту на той стороне залива, куда корабли прилетают раз в полгода, то про Тугам мы и вовсе бы ничего не знали. Нам еще повезло, что местные власти когда-то подписали соглашение о помощи вынужденным мигрантам, повезло в другой раз, что не раскидали по деревням вдоль побережья, и повезло в третий, что мы не сразу поняли — на самом деле нам не очень-то и повезло. Но вместе выживать все же легче, а кое-какие вещички, прихваченные с Айкона впопыхах, высоко ценились у местных жителей, забывших о высоких технологиях.
Судя по обрывкам разговоров в городе и по тому, что нам удалось разузнать у неразговорчивых жителей, несколько поколений тому назад какой-то местный тиран попытался соорудить звездный рейдер. Или наоборот, он хотел захватить прибывший корабль, но неудачно. В общем, был примерно наказан, а заодно пострадала и вся планета. Имя тирана кануло в архивах, но запрет на некоторые сплавы и технологии так и не удосужились отменить, а начинать процедуру восстановления в правах — дело дорогое, хлопотное и долгое. Да, в общем-то, никому не нужное. Население Тугама вполне устраивала неспешная, размеренная жизнь в маленьких городках, расположенных по всему побережью единственного континента. Вдали от городов жители деревень, если судить по Райской Рыбалке, куда нас забросила судьба, медленно сползали из варварства в дикость и совершенно не расстраивались из-за этого. Воздушный транспорт здесь был. Но несколько дряхлых грузовиков на реактивной тяге далеко от ремонтных мастерских старались не улетать, к тому же я не знал, есть ли в этом неторопливом, сонном мире необходимость быстрой доставки каких-либо товаров. Позже я выяснил, что и местные власти были вполне удовлетворены полузакрытым статусом планеты. К тому же они запретили экипажам кораблей выходить за пределы припортовых кварталов, торговля велась в нескольких факториях недалеко от космопорта, а беженцев вроде нас здесь не ждали.
Аборигенов давно уже не беспокоило отсутствие канализации и водопровода. На руинах ветростанции сушились сети, в кладке оград вперемешку с камнями можно было обнаружить детали судовых двигателей. Да и беженцы постепенно забывали о таких благах цивилизации, как теплый сортир и мягкая кровать. Мы больше заботились о том, чтобы как можно быстрее перелить медными черпаками перебродившую жижу в войлочные кульки. Кульки подвешивали к треногам, и медленно, капля за каплей, драгоценный соус наполнял пустые пластиковые бутылки, которые в обилии покрывали береговую линию после сезона бурь. Сначала меня удивляло, откуда здесь такое количество тары, потом я узнал, что за годы былого прогресса моря так крепко загадили плавающим мусором, что пластика хватит еще надолго. Рыбаки, посмеиваясь, рассказывали о целых островах из пустых бутылок, пленки и всякой дряни, на которых ютились колонии перелетных птиц. Может, потому и мореплавание здесь такое вялое.
На моей памяти из города на той стороне залива всего три раза приходило судно за соусом. Торговля велась долго, в обмен привозили рулоны плотной ткани, сети, какой-то нехитрый инвентарь и рыболовные крючки на вес.
Порой мне казалось, что я уже вроде привык к едким испарениям за все эти бесконечно тянущиеся месяцы ожидания перемены судьбы. Но, наверное, все же нос не до конца потерял чувствительность: стоит в жаркие дни, когда в чанах свирепо булькает жижа, ветру подуть с континента, как все съеденное и выпитое напоминает о себе и настойчиво просится на волю.
С едой у нас были проблемы с тех пор, как Крес Острич, в меру состоятельный владелец экспертной конторы на Айконе, превратился в беженца. Крес Острич — это я. Моя жена, Леонора, часто повторяет слова отца — горький хлеб на чужбине лучше поминального пирога в родном доме. Тесть был умным человеком, но разве от этого мне легче смотреть в глаза трехлетней дочки, у которой завтрак — копченая рыбешка, обед — похлебка из рыбы, а ужин — все та же проклятая рыба? Иногда наш скудный стол украшали кисловатые желтые ягоды, растущие в изобилии на скалах. Чтобы добраться до них, надо долго карабкаться по камням, рискуя ногами и головой. Пару раз мне удалось подобрать несколько перезревших плодов дынного дерева. Деревья на этой скудной земле все наперечет, у каждого свой владелец, и поймай меня кто за этим занятием, срок гостеприимства кончился бы в тот же миг. А каков вкус свежеиспеченного хлеба я уже забыл. Время от времени нам приходилось жевать галеты, которые, наверное, помнили героические времена первых освоенцев. Галеты надо было долго размачивать, потом слить мелких дохлых жучков, всплывших вместе с крошками, и если у вас еще остались зубы, то попробуйте эти желтые плитки слегка надкусить. Местная детвора, разворовав и выклянчив чуть ли не половину наших запасов, грызет их вместо сладостей. Может, потому у взрослых здесь такие плохие зубы, что в детстве о галеты их стачивали?
