Александр Шуваев - Книга Предтеч
-Ладно! Даже ты - есть, и ты достал меня, но я, - я понял твои дешевые трюки! С тех пор, как помню себя, я не понимал страшных сказок, кто бы их ни сочинял, - неграмотные деревенские бабки или отцы церкви! Сказать, - почему, ты?! Потому что никогда не мог себе представить ничего, что было бы для меня по-настоящему страшным! Что мне все твои страшные места, если я плюю на свою смерть?! Душа в вечном рабстве и бесконечных страданиях у какой-нибудь мерзкой твари, что есть в запасе у Тебя? Моя душа, - ха!!! В жизни не слыхал ничего смешнее! Если она и есть у кого-то или кое у кого, то только не у меня!!! Я не хвастаюсь, я действительно никогда в жизни не ощущал ни благ от ее присутствия и ни невзгод, и вовсе это не вызов, не богохульство, потому что даже для того, чтобы стать преступником, надо иметь, что преступать! А мне преступать нечего! И всегда было нечего! Кто же знал, что все окажется так элементарно и дешево в своем коварстве?! Кто знал, что смысл твоих страшных мест - это снятие давления?! Чтобы я взорвался, как вытащенная на воздух глубоководная рыба?! Чтобы меня вывернуло наизнанку, как п-пустой мешок?! Чтобы потроха мои, наконец, сожрали твои дьяволы?! Как это остроумно, как изящно, как благородно, - протащить человека через узость и потом враз поставить перед твоей проклятой пустотой, чтобы в ней он как в зеркале увидал свою суть и лопнул бы, как кровавый пузырь? Вот ты, значит, как?! Вот так, да?! Да чего же тебе, хоть ты и не Тот, нужно-то от меня? А-а-а...
Он замолчал, чувствуя тем не менее, что убийственно-стремительное истечение взрывных газов, в которые только что так просто и без натуги превратился он сам, продолжается, перевел дыхание и продолжил:
-И не думай, что этот блестящий жестяной лист наверху хоть как-то может меня обмануть! Я - из тех, кто даже днем видит черную пустоту над головой и все эти зве-озды! Ясно, как видят их из черноты бездонного колодца все остальные! Я из тех, кто всегда смотрит на мир из черного колодца, можешь себе представить такое, ты?! Кто бы ты там ни был!!! А чистенькое здесь местечко, - он медленно огляделся, - и сверху, и снизу, и по краям. Увы, - он развел руками, - после меня это навсегда останется ис-спачкано, потому что здесь навсегда останется мой след, мой отпечаток. Моя Печать. Как тебе такое, а? Или подобные мест у тебя - что патронов на Лахновском складе и они такие же одноразовые? Но это все-таки, наверное, второй сорт: и дуб дохлый и газон какой-то нестриженый...
Смутно чувствуя, что во спасение избрал привычный свой тон и убедившись, что коронный, в плоть и кровь въевшийся прием не помогает, он вдруг замолк, хитро улыбнулся, погрозил пальцем Пню, опустил руку, подождал малость неизвестно чего, погрозил пальцем небу и медленно, постепенно ускоряясь, двинулся боком к устью своего лаза, но чем быстрее он двигался, тем сильнее шатался. А когда, на середине пути, в окончательной уже панике, он осмелился, наконец, повернуться к Средоточию спиной, то бежал уже, спотыкаясь на каждом почти что шагу, ничего перед собой не видя и не соображая. Пока вдруг не упал у самой своей цели, - мягко, словно из тела его разом вытащили все кости, - и не остался лежать.
Очевидно, - беспамятство его постепенно перешло в сон, потому что он не пришел в себя, а именно что был разбужен бодрым, не то, чтобы громким, но очень каким-то целеустремленным, деловым треском. Треском, - и запахом дыма. Он осторожно поднял голову, - день заметно клонился к вечеру, а Пень посередине замкнутого круга пылал жарким, гудящим, почти бездымным пламенем. Рядом виднелась зловещая, неподвижная, затянутая в черный плащ фигура Поджигателя. Наверное, именно так приходили в себя оглушенные во время артобстрела взрывом и видели, открыв глаза, неподвижные черные фигуры победителей в своем захваченном городе. В этом проклятом месте, все было не по-людски, сейчас он как-то всем телом вспомнил, что не враз потерял все сознание, а, наоборот, некоторое время катался по земле просто потому, что так было удобнее, а изо рта у него текли совсем уж незапоминаемые слова, что уподобились вдруг жидкости с прожилками, которые тоже были жидкими, но только на какой-то иной манер. Это обстоятельство сейчас вызывало у него определенные сомнения, но то, что он катался по земле, сомнения вызывать как раз не могло: колосящуюся травку здешнего нестриженого газона он помял, как пара хороших лошадей, выпущенных пастись на полную ночь. Так что не следует особенно рассчитывать на то, что неизвестный ему вандал не заметил его присутствия на этой заповедной поляне. Но сейчас он совершенно точно смотрел на огонь, а не на него... И, - то ли на самом деле, то ли так казалось из-за расстояния и Искажений, столь свойственных влиянию стихии огня, - но только показалось ему, что телосложения Поджигатель, скорее, легкого, ежели не сказать - хрупкого. Это немного, - промелькнула Хладная Мысль Труса, - но легче. И тогда он, для начала, сел, а потом, убедившись, что тело слушается его, бесшумно встал на ноги. Из самому ему неясных побуждений, он двинулся к незнакомцу крадучись, чтобы незаметно подойти сзади и неожиданно тронуть за плечо, и затея эта удалась как нельзя лучше, и человек в черном плаще ни разу не повернулся, пока он не тронул его за плечо, осведомившись охрипшим (не нарочно!) голосом:
-Ты что это здесь делаешь?
Но вандал повернул голову на удивление спокойно, как будто все время ждал чего-то подобного. А-а-а, вот в чем дело! Баба! Точнее, особа приблизительно его возраста, и особенно хрупкой не назовешь, просто небольшая совсем. Русоволосенькая, глаза как молодая травка, и румянец до неприличия здоровый, что называется, - кровь с молоком.
- Отпустили его, - деловито ответила она, указывая пальцем не гудящее неподалеку, исполинское кострище, - так для покою надо, чтобы огонь тело его мертвое, проклятое изъел. Это ты его отмолил?
- Что? А-а, ну, можно сказать, что и отмолил... Я вообще-то говорил какие-то вещи, и даже с очень большой горячностью, но без особого смысла и неизвестно кому. До сих пор понять не могу, как это меня угораздило...
Она едва заметно свела прямые, по летнему времени, - почти золотистого цвета брови:
- Что-то и я тебя понять не могу. Вроде бы и вроде бы и людскими словами говоришь, а о чем - смысл смутен, как дорога туманным вечером. Как попал-то ты сюда, ежели не зван и не прислан?
- Шел по тропинке, - пожал он плечами, - да так вот и вышел.
- Именно в этот день? Похоже, ты и впрямь не ведаешь, что творишь, как то сказано в Книге Распятого... Или тобой ли творят? Только кому-то было сильно нужно, чтобы отпустили его, пожалел там или еще чего...
- Кого его-то?
- Да кто ж сейчас имя-то вспомнит? На то и проклят, чтобы тело и имя его померли, и быть бы ему через то дважды неприкаянным. Но ты, видать, добрый, отмолил, хоть и корысти тебе в том никакой быть не могло.
