Чарльз Стросс - Акселерандо
Подчиняясь позыву, который он не в состоянии четко выразить, кот посылает электронную вибриссу через ближайший маршрутизатор. У киберзверя есть пароли Манфреда, ведь тот считал доверие к Айнеко чем-то самим собой разумеющимся. Ну и неосмотрительно же это: манфредова бывшая жена имела с ним тайные делишки, а чего уж говорить обо всех впитанных в юности котятах… Кот туннелирует сквозь тьму и крадется один по Сети.
«Просто подумай о тех, кто не может приспособиться» — говорит Манфред. В его голосе чувствуется скрытая тревога.
«Пытаюсь не думать» — ее передергивает. «Тебе тридцать, и ты замедляешься. А что с молодыми? Как они-то справляются?»
«У меня есть дочка. Ей сто шестьдесят миллионов секунд. Могу разузнать… Если Памела позволит мне поговорить с ней». В его голосе слышится отзвук старой боли.
«Не ходи туда, Манфред. Пожалуйста». Манфред так и не выбросил это из головы, несмотря ни на что. Амбер всегда будет связкой, удерживать его на широкой орбите вокруг Памелы.
Кот слышит песни омаров, несущиеся сквозь пустоту из далекой дали — поток данных, которые шлет их кометный дом в своем плавании через астероидный пояс во внешнюю тьму, к ледяной гавани за орбитой Нептуна. Омары поют о покинутом, и об оставшихся в прошлом. Они поют свою печальную песнь о разуме, слишком медленном и хрупком, чтобы поспевать за яростным маршем перемен, чтобы выстоять в их ревущей песчаной буре, которая настолько источила мир людей, что все, за что бы они могли ухватиться, иззубрилось и крошится…
Омары остаются позади, и кот стучится в анонимный сервер распределенной сети — в голографическую файловую сокровищницу, рассеянную по миллиону тайников и полную неуничтожимых секретов и сплетен. Навести в ней порядок никому не под силу, что уж там — вычистить. Дневники, песни, фильмы, пиратские копии последних хитов Болливуда… Кот крадется дальше, мимо всего этого, разыскивая окончательный образец. Хватает его — крохотный сбой на дисплеях очков Манфреда был единственным, что могли бы заметить оба человека — и тащит добычу домой, где поглощает ее и сравнивает ее с тем образцом, что анализирует метакортекс Аннетт.
«Прости, любимая. Мне иногда кажется…» Манфред вздыхает. «Старение — это процесс, который отсекает возможности за твоей спиной. Я уже недостаточно юн. Я потерял динамический оптимизм».
Образец с пиратского сервера не совпадает с тем, над которым работает Аннетт.
«Ты вернешь его» — тихо уверяет она его, скользя ладонью по его коже. «К тому же — ты все еще расстроен из-за того, что тебя ограбили. И это пройдет. Увидишь».
«Ага». Он наконец расслабляется, ощутив, как придает уверенности в себе осознание собственной воли. «Я справлюсь с этим. Так или иначе. А может, кто-нибудь, кто помнит, как был мной, справится».
Сидящий в темноте Айнеко обнажает клыки в тихой усмешке. Подчиняясь глубоко заложенному в его «железо» стремлению вмешаться, он делает и копию послания, над которым работает Аннетт. У нее — копия номер два, та запись послания, принятого сетью дальней космической связи, которую удерживают Европейское космическое агентство и прочие большие шишки. Пробуждается еще один глубоко спрятанный поток, и Айнеко принимается исследовать посылку с такой точки зрения, которая не знакома еще никому из людей. А потом пучок запущенных на абстрактной виртуальной машине процессов задает ему вопрос, который нельзя выразить с помощью ни одной из человеческих грамматических систем. Наблюдай и жди, отвечает он своему пассажиру. «До них дойдет, чем мы являемся, они поймут… рано или поздно».
Часть 2. Точка перехода
Жизнь — это процесс, который можно абстрагировать от носителей и содержимого.
Джон фон НейманГлава 4. Гало
Астероид крутит Барни: он поет о любви на высших рубежах, о влечении материи к репликаторам, и о дружбе к нуждающимся миллиардам Тихоокеанского Рубежа. «Я люблю тебя» — мурлыкает он на ухо Амбер, пока она примеривается, как бы поточнее ухватить его, — «дай мне покрепче тебя обнять…»
В доле световой секунды от астероида Амбер прикрепляет гроздь курсоров к сигналу, обучает их сообща следить за его допплеровским сдвигом, и считывает орбитальные параметры. «Погнали» — говорит она. В середине ее поля зрения кружится и подпрыгивает пурпурный мультяшный динозавр, подбрасывая над головой трость в форме соломинки от коктейля с алмазным набалдашником. «Обнимашки! Я поймала астероид!» — ухмыляется Амбер. Где-то позади нее в стыковочном кольце гулким скрипом отдается импульс двигателей холодного выхлопа, и неуклюжий корабль-ферма начинает разворачиваться, устанавливая точную ориентацию относительно скалы Барни. Амбер сознательно гасит свой энтузиазм — не дело быть настолько восторженной в свободном полете — и импланты с жадностью поглощают избыток нейротрансмиттера в ее синапсах, пока естественный обратный захват еще не смог вступить в дело. Но все равно хочется встать на руки и кружиться, петь и плясать: это ее астероид, она любит его, и она подарит ему жизнь.
Рабочее пространство комнаты Амбер полно всяческих вещей, которые, возможно, не очень к месту на космическом корабле. Здесь постеры с мальчиками из нового ливанского бой-бэнда, крутящимися и вертящимися в своих повседневных гламурных делах. Здесь спальный мешок с целой мантией грязного белья, аккрецировавшего[134] из окружающего пространства — он протягивает повсюду свои стропы-щупальца, как огромная неодушевленная гидра. Робопылесосы редко когда осмеливаются заглянуть в отсек молодежи… Одна стена снова и снова прокручивает симуляцию предполагаемого конструкционного цикла Поселения-1, большой туманной сферы с сияющим ядром, в строительстве которой Амбер и принимает участие. Три из четырех кавайных кукол, маленьких и раскрашенных пастелью, шагают по экватору сферы многомиллионнокилометровыми шагами. А между вентиляционной шахтой и шкафом с одеждой свернулся кот ее отца, и издает высокое мелодичное похрапыванье.
Амбер распахивает занавес из выцветшего бархата, отделяющий ее комнату от остальной части гнезда. «Я достала его!» — кричит она. «Он мой, целиком! Я на троне!» Это уже шестнадцатая скала, захваченная приютом, но первая, пойманная самолично ей. Она подлетает к противоположной стене общей комнаты, отскакивает от нее обратно, одна из камышовых жаб Оскара (она должна быть заперта на ферме! Как она сюда попала?) — провожает ее удивленным взглядом, а динамики воспроизводят входящий сигнал — размытое шумом эхо тысяч окаменевших детских телешоу.
