Чарльз Стросс - Акселерандо
«Манфреда отправили узнать, почему вы — противники Поправки о Равных Правах» — объясняет Аннетт. «В нашей команде не все знают о действиях других».
«Конечно». Алан садится на стул у кровати и прокашливается, со значительностью выпячивая грудь. «Это очень важная теологическая проблема. Я считаю…»
«Я или мы?» — перебивает Аннетт.
«Мы считаем» — заявляет Моника. Потом оборачивается на Алана. «Прости-и-и».
Наблюдение за признаками индивидуальности внутри группового сознания не дает Аннетт покоя. Это идет вразрез с ее представлениями, сформировавшимися под действием слишком частых пересмотров борг-фэнтези, а кроме того, она холодна к их квазирелигиозной вере в сингулярность. «Пожалуйста, продолжайте».
«Идея „один человек — один голос“ устарела» — говорит Алан. «Необходимо пересмотреть гораздо более широкий вопрос — определение понятия личности. И плясать дальше, исходя из этого. Один голос каждому живому телу? Или один голос одному разумному индивиду? Как быть с распределенным разумом? Предложения, составляющие основу ПоРы, далеко небезупречны. Они основаны на культе индивидуальности, они не берут в расчет настоящую сложность постгуманизма».
«Вспоминается борьба за права женщин в девятнадцатом веке, когда соглашались, что все-таки можно дать право голоса женщинам, если они замужем за землевладельцами», — вставляет Моника с хитринкой. «Суть вопроса они упускают».
«Да-да…» Аннетт скрещивает руки на груди, внезапно почувствовав себя обороняющейся. Она не была к такому готова. Это — элитарная сторона послечеловеческой «темы», и к ее простым постпросвещенческим идям она может оказаться столь же недружественной, как и право помазанников божиих.
«Они упускают все на свете». Головы поворачиваются в неожиданном направлении: Манфред снова открыл глаза, и Аннетт видит в них, обегающих взглядом комнату, ранее отсутствовавшую искорку интереса. «В прошлом веке люди платили за то, чтобы их головы заморозили после смерти, надеясь на воссоздание в будущем. Теперь у них нет гражданских прав — своды законов никогда не были рассчитаны на то, что смерть — это обратимый процесс. Далее, как быть с вами, ребята, если вы перестанете запускать Боба? Если соберетесь выйти из коллективного борганизма? А если потом захотите присоединиться обратно?» Он поднимает руку и растирает себе лоб. «Простите. Я в последнее время сам не свой». На его лице мелькает кривая, немного маниакальная ухмылка. «Я целую вечность втолковывал Джанни, что надо начать с нового юридического определения понятия личности. Такого, с которым будет ясно, например, как быть с корпорациями, наделенными самоосознанием, или с теми, кто отделился от групповых сознаний. Вот мы пытаемся разобраться, как быть с искусственным интеллектом — а как быть с искусственной тупостью? А с выгруженными и заново воплощенными? И так далее, и тому подобное. Какие у них у всех права? Религиозно настроенный народ уже сейчас вовсю развлекается с вопросами о личности — так почему мы, трансгуманисты, обо всем этом еще не задумались?»
Из сумки Аннетт что-то выпирает, и наружу показывается голова Айнеко. Она втягивает воздух, выскальзывает на ковер и начинает умываться с безупречным пренебрежением к людям вокруг. «Это еще не говоря об экспериментах в искусственной жизни, которые сами считают себя чем-то настоящим» — добавляет Манфред. «Или об инопланетянах».
Аннетт смотрит на него, замерев. «Манфред! Ты не должен был…»
Манфред глядит на Алана, который, похоже, является наиболее сильно вовлеченным из исполнителей мертвого миллиардера. Даже выражение его лица напоминает Аннетт ту встречу с Бобом Франклином в начале десятилетия, в те стародавние времена, когда Манфред еще был пленником своего личного дракона. «Инопланетяне» — откликается Алан, выгибая бровь. «Это об анонсированном сигнале или, гм-м-м, о другом? Как давно вы о них знаете?»
«Джанни держит пальцы на многих ниточках» — мягко говорит Манфред. «И мы все еще время от времени разговариваем с омарами, они ведь всего в паре световых часов от нас. Они тоже рассказали нам о сигналах».
«Хм-м…» Глаза Алана на мгновение стекленеют. Импланты Аннетт рисуют ее взору лучи ложного света, вырывающиеся из его затылка — он всей пропускной способностью впитывает гигантский поток распределенной загрузки с серверной пыли, покрывающей в комнате каждую стену. Моника раздраженно постукивает пальцами по спинке стула. «Сигналы… Отлично. Почему это не опубликовали?»
«Первый был опубликован». Аннетт морщится. «Да его и не скроешь, такое был способен принять каждый, у кого тарелка на заднем дворе направлена в нужное место. Ну и что с того? Большинству людей контакты с инопланетянами интересны потому, что они считают, что инопланетяне существуют, и заскакивают к нам по вторникам и по четвергам с анальными зондами[131]. Большинство остальных решили считать это уткой. Некоторые из оставшихся чешут затылки и гадают, какое новое космологическое явление могло бы выдать сигнал с настолько низкой энтропией, а из тех шестерых, кто не является никем из предыдущих, пятеро пытаются понять, с какой стороны приниматься за расшифровку, и последний уверен, что это был очень качественный розыгрыш. А второй сигнал, ну, он был достаточно слаб, чтобы его поймала только сеть дальней космической связи».
Манфред возится с системой управления кровати. «Нет, это не розыгрыш» — говорит он. «Но удалось записать только шестнадцать мегабит данных из первого сигнала, и где-то вдвое больше — из второго. Фон довольно сильный, сигналы не повторяются, их длина, похоже, не является простым числом, нет ничего смахивающего на метаинформацию, описывающую формат данных… Одним словом, подобраться непросто. А для пущего задора кое-кто двинутый в управлении Арианспейс…» — он оглядывается на Аннетт, пытаясь заметить реакцию на упоминание бывших работодателей — «…решил, что нет ничего лучше, чем скрыть второй сигнал и работать над ним секретно — для получения преимущества над соперниками, они сказали, — а и делать вид по поводу первого, будто его никогда не существовало. И теперь уже никто не возьмется предсказать, сколько понадобиться времени, чтобы выяснить, что это — прозвон от сервера корневого домена галактики, пульсар, сам по себе вычисливший число пи до восемнадцатиквадриллионного знака, или что еще».
«Но…» — Моника оглядывается — «…мы и не можем быть уверенными».
«Я полагаю, оно может быть разумным» — говорит Манфред. Он, наконец, находит верную кнопку. Плед превращается в аквамариновую слизь и втягивается с хлюпаньем и бульканьем обратно во множество маленьких сопел по краям кровати. «Чертов аэрогель. На чем я остановился?» — он выпрямляется.
