Эллис Питерс - Святой вор (Хроники брата Кадфаэля - 19)
- Расскажи мне, как было дело в тот вечер, когда он испросил дозволения пойти в Лонгнер.
- Я расскажу, но едва ли это поможет ему. Ведь, что ни говори, он шел той тропой и наткнулся на мертвого пастуха, затем как честный человек побежал в крепость и доложил обо всем шерифу. Тут уж словами делу не поможешь. Но если из моего рассказа ты сможешь извлечь хоть какую-нибудь полезную крупицу, то, во имя господа, найди ее и покажи мне, ибо я не вижу выхода.
- Говори же, - ободрил ее Кадфаэль.
- Мы условились с ним о встрече. Это было впервые, когда мы встречались за пределами монастырских стен. Тутило вышел из ворот и пошел по тропе, ведущей к перевозу, а я вышла через кладбищенские ворота к ярмарочной площади. Там стоит конюшня, и мы забрались на сеновал. Дверь в конюшню оставалась незапертой еще с тех пор, как оттуда вывели коней во время наводнения. Конюшенный двор просыхал больше недели. Там на сеновале мы и провели весь вечер, покуда не пробил колокол к повечерию. Мы подумали, что ему пора уже возвращаться. Было уже поздно и темно.
- И пошел дождь, - напомнил Кадфаэль.
- Верно, и дождь. Не самая подходящая погода для ночных прогулок.
- Чем же вы занимались на сеновале? - спросил Кадфаэль.
Даални горько усмехнулась.
- Мы разговаривали. Сидели рядышком на куче сена, чтобы теплее было, и разговаривали. О его монашеском призвании, которое он выбрал добровольно, и о моей рабской жизни без всякого права на выбор, и о том, как оба мы оказались примерно в равном положении. Я родилась в рабстве, а он сам избрал его, отказавшись от иного способа служить людям и господу. Отказался с открытыми глазами, но не видя, куда идет. И вот, сам оказавшись связанным по рукам и ногам, он возжелал освободить меня.
- Примерно так же, как ты предлагала ему свободу нынче вечером. Ну и что дальше? Вы услышали колокол к повечерию и решили, что пора Тутило возвращаться. Как же тогда он оказался один на тропе, идущей от перевоза?
- Мы не решились возвращаться вместе. На обратном пути его могли заметить, и надо было сделать так, чтобы возвращался он со стороны Лонгнера. Я вернулась через кладбищенские ворота, как и уходила, а Тутило лесом прошел на тропу, что шла из Лонгнера. Вместе нам нельзя было возвращаться. Ведь ему запрещено общаться с женщинами, - усмехнувшись, заметила Даални. - Да и меня по головке не погладили бы.
- Тутило еще не дал монашеского обета, - поправил ее Кадфаэль. - Жаль, что он пошел один. Будь вас на тропе двое, вы могли бы свидетельствовать один в пользу другого.
- Свидетельствовать? Никто бы нам не поверил... Рабыня и послушник вечером вдвоем на сеновале. Нас бы сразу обвинили в сговоре. Ну вот, я, кажется, рассказала все, что могла. Да что толку? - сказала девушка спокойно и грустно. - Но это чистая правда. Может, Тутило вор и обманщик, а все же он невинен, как дитя. Когда пробил колокол, мы даже помолились вместе. Кто этому поверит?
Кадфаэль верил, но с трудом представлял себе лицо Герлуина, задай тому кто-нибудь этот вопрос.
- Кое-какой толк в твоем рассказе есть, - заметил Кадфаэль. - По меньшей мере, я узнал о том, что о визите Альдхельма знали не только мы с аббатом. Бенецет услышал об этом из уст Жерома. Интересно, сколько еще осведомленных людей было в тот вечер? Приору Роберту можно доверять, но вот Жерому... Сомневаюсь. А не мог Бенецет рассказать все и своему хозяину, так же, как тебе? Что бы ни проведал слуга, это должно лить воду на мельницу его хозяина. Реми же вполне мог рассказать об этом графу Роберту, благосклонности которого он так добивается. Нет, не думаю, что мы с тобой напрасно потеряли время. Тут надо как следует подумать. Ступай-ка теперь спать, дитя, и ни о чем не беспокойся.
- А если Тутило не вернется из Лонгнера? - спросила Даални с надеждой и страхом в голосе.
- Вряд ли, - твердо сказал Кадфаэль. - Он обязательно вернется.
Тутило вернулся в обитель еще до заутрени, с первыми жемчужными лучами тихого рассвета. Март уже сменил гнев на милость, в лесу проснулись анемоны и первоцвет, которым не угрожали ни дождь, ни заморозки. Двое людей из Лонгнера ехали по обе стороны от юноши. Они доставили взятого в долг менестреля до самой привратницкой и молча ожидали, покуда тот спешивался. Затем, попрощавшись с Тутило, они взяли за повод пони, на котором приехал юноша, и отправились обратно в Лонгнер. Держались они с ним настороже, но вполне спокойно и дружелюбно. Старший из них наклонился в седле и как-то по-доброму хлопнул юношу рукой по плечу, шепнул несколько слов ему на ухо и поехал домой в сторону ярмарочной площади.
К тому времени Кадфаэль уже больше часа как был на ногах и бродил вдоль кустов по краю горохового поля и по берегу мельничного пруда, собирая белые цветочки терновника. Только что раскрывшиеся бутоны цветочков как нельзя лучше подходили для изготовления слабительного настоя, столь необходимого старикам из лазарета, которые давно уже не занимались физическим трудом, способным поддерживать организм в надлежащем порядке. Удивительное растение, этот терновник, исцеляющий многие немощи человеческие, причем в дело годятся и бутоны, и цветы, и черные ягоды. Да и для живой изгороди терновник весьма хорош, чтобы коровы да овцы не топтали засеянные поля.
Время от времени Кадфаэль прерывал сбор цветов и наведывался на большой двор, проверяя, не вернулся ли Тутило. Монах насобирал уже полную суму белых цветов терновника, после чего направился на большой двор в седьмой раз и увидел троих всадников, въезжающих в ворота. Он остановился и незаметно наблюдал, как Тутило спешивается, дружески прощается со своими охранниками и устало бредет к дверям привратницкой, словно собирается взять ключ и препроводить самого себя в тюрьму.
Походка юноши была нетвердой, он даже споткнулся о камень. Утренний свет становился все ярче, придавая золотистый оттенок первоцвета всему, на что падали его косые лучи, исключая разве что привратницкую и ту часть двора, что находилась в тени ворот. Тутило пошел ровнее, внимательно глядя под ноги, словно плохо видел дорогу перед собой. Кадфаэль пошел ему навстречу. Появился и привратник, услышав стук копыт и голоса приехавших всадников. С порога он приветствовал Кадфаэля и предоставил ему как старшему здесь самому заняться вернувшимся узником.
Тутило не поднимал взора на Кадфаэля, и покуда тот не подошел к нему вплотную, юноша тупо хлопал ресницами, словно с трудом узнавал хорошо знакомое ему лицо. Глаза его покраснели, и золотистый блеск в них пригас после бессонной ночи, а может, даже из-за пролитых слез. С какой-то непонятной нежностью Тутило сжимал в руках продолговатую сумку из мягкой кожи, в которой находилось нечто твердое. Юноша бережно прижимал сумку к груди, причем ее кожаная ручка была плотно обмотана вокруг его запястья, словно юноша отчаянно боялся потерять свою ношу. Поверх сумки он взглянул на Кадфаэля, и золотистые искорки слабо вспыхнули в его глазах и тут же погасли, притушенные тревогой и болью.
