Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

Как-то раз после одного из наших домашних поражений – 28:12, кажется, – все отправились есть, а Грегор остался просто стоять поодаль.

– Ты не идешь? – спросил его я, показывая на остальных.

Он отрицательно покачал головой. Ему нужно было возвращаться домой и приниматься за работу. Я тоже собирался поработать, поэтому отправился с ним в город – местечко вроде тех, что есть в Техасском выступе [30]. Я остановился у его кооператива, который представлял собой то ли большой дом, то ли маленький жилой комплекс – на Марсе мне никогда не удавалось их различать. Грегор встал там, будто фонарный столб, и я уже собирался уходить, как вышла пожилая женщина и пригласила меня внутрь. На ломаном английском она сообщила мне, что Грегор никогда не рассказывал ей обо мне. Меня представили людям, сидевшим на кухне, – большинство из них были невероятно высоки. Грегор, казалось, был очень смущен и не желал, чтобы я там находился, поэтому я вскоре ушел. У пожилой женщины был муж, и они могли приходиться Грегору бабкой и дедом. Еще там была молодая девушка, примерно его возраста, – она хищно смотрела на нас обоих. Грегор ни разу не поднял на нее глаз.

На следующий день на тренировке я спросил:

– Грегор, это были твои дед с бабкой?

– Вроде того.

– А девушка, кто она?

Нет ответа.

– Двоюродная сестра или вроде того?

– Да.

– Грегор, а что с твоими родителями? Где они?

Он лишь пожал плечами и принялся бросать мне мяч.

У меня сложилось впечатление, что они жили в какой-то другой части кооператива, где-то в другом месте, но я так и не узнал, насколько это правда. Многое из того, что я видел на Марсе, мне нравилось – то, как они ведут свои общие дела в этих кооперативах, как живут в таком покое по сравнению с нами, землянами. Но кое-что в их системе воспитания детей – то, что они росли в группах, или у одного родителя, или как-то еще, – вызывало у меня сомнения. Как по мне, это порождало проблемы. Возникали эти кучки подростков, готовых кого-нибудь пристукнуть. Хотя, может, такое происходит независимо от того, как ими заниматься.

Как бы то ни было, мы доплелись до завершения сезона, и после финальной игры я собирался вернуться на Землю. У нашей команды было три победы и пятнадцать поражений, так что мы замыкали турнирную таблицу. Но все матчи последнего тура проходили в бассейне Аргир, и их было много, поэтому каждый состоял из трех иннингов. Мы мгновенно проиграли первый и попали в группу проигравших. Потом стали проигрывать второй – в первую очередь из-за пробежек. Вернер на какое-то время сменил Томаса, но когда это не помогло, вновь вернул его на горку вместо себя. В этот момент я подбежал к ним из своего центра и сказал:

– Слушайте, ребята, поставьте Грегора на подачу.

– Грегора?! – воскликнули оба. – Ни в коем случае!

– Он даже хуже нас, – добавил Вернер.

– Куда уж хуже? – возразил я. – Вы, ребята, только что проиграли одиннадцать подач подряд. Грегор бы до ночи столько не проиграл.

И они согласились. Они ведь оба, как вы сами можете себе представить, были несколько обескуражены в тот момент. Я подошел к Грегору и сказал:

– Давай, Грегор, попробуй себя.

– О нет! Нет-нет-нет-нет-нет-нет!

Он явно не был настроен выходить на поле. Он оглядел трибуны: там сидели порядка двухсот зрителей, в основном друзья и родственники игроков, были и любопытствующие. Тогда и я заметил, что там же находились его дед с бабкой и девушка – они смотрели на него. И с каждой секундой Грегор все сильнее пугался и замыкался в себе.

– Давай, Грегор, – сказал я, вкладывая ему мяч в перчатку. – Слушай, я поймаю. Прямо как на тренировках. Просто бросай крученым, и все. – И я потащил его на горку.

И Вернер принялся его разогревать, а я стал надевать кэтчерскую экипировку. Пробегая мимо судьи, я подвинул к нему поближе коробку с мячами в синюю крапинку. Я видел, что Грегор нервничал, самому мне тоже было не по себе. Я еще никогда не ловил, он никогда не подавал, а все базы были заняты и за их пределами никого не было. Это был нетипичный момент для бейсбола.

Наконец я застегнулся и, лязгая экипировкой, подбежал к нему.

– Не бойся бросать слишком сильно, – сказал я. – Просто подкручивай мне в перчатку. На бьющего не смотри. Перед каждой подачей я буду давать тебе знак: два пальца – крученый, один палец – быстрый.

– Быстрый? – переспросил он.

– Это когда ты сильно бросаешь. Не бойся на этот счет. Крученые мы тоже побросаем.

– А вы говорили, что не будете тренером, – с горечью заметил он.

– Я и не тренирую, – ответил я. – Просто ловлю.

Я вернулся и присел за пластиной.

– Смотри за кручеными, – предупредил я судью.

– Кручеными? – спросил он.

И мы начали. Грегор встал на горку, согнувшись в позе богомола, весь раскрасневшийся, напряженный. Первый мяч он бросил над нашими головами, угодив в защитную сетку. Пока я его доставал, двое парней заработали очки, зато я обогнал бегущего с третьей базы на первую. Я подошел к Грегору.

– Хорошо, – сказал я, – базы свободны. Теперь просто бросай. Прямо в перчатку. Как сейчас, только ниже.

Он так и сделал. Бросил мяч в сторону бьющего, тот его упустил, и мяч прилетел мне в перчатку. Судья замер как вкопанный. Я повернулся к нему и показал мяч у себя в перчатке.

– Это был страйк, – подсказал я ему.

– Страйк! – выкрикнул он, а затем усмехнулся мне: – Это и был крученый, верно?

О да, черт возьми!

– Эй, – бросил мне бьющий. – Это что было?

– Сейчас еще раз покажем, – ответил я.

После этого Грегор начал просто выкашивать их. Я все время показывал два пальца, и он подавал крученые. Все, конечно, заканчивались страйками, но этого хватало, чтобы не давать бьющим делать слишком много перебежек. Все мячи были в синюю крапинку. Судья начал понимать, что происходит.

Находясь между двумя бьющими, я обернулся и увидел, что все зрители и игроки, которые не были на поле, собрались за сеткой, чтобы посмотреть, как подает Грегор. Никто на Марсе раньше не видел крученых мячей, и сейчас все столпились там, чтобы следить за ним с лучшего ракурса, ахая и переговариваясь. Бьющий либо промахивался, либо задевал мячи, а потом оглядывался на толпу с большой ухмылкой, словно бы говоря: «Ну, вы видели? Это же крученый!»

Так что мы отыгрались и выиграли тот матч. Далее Грегора оставили на подаче и выиграли еще три следующих. В третьем он сделал ровно двадцать семь подач, выбив всех девятерых бьющих тремя подачами. Уолтер Джонсон [31] однажды сделал двадцать семь страйкаутов в старшей школе, и сейчас повторилось нечто похожее.

Зрителям это нравилось. Лицо Грегора стало уже не таким красным. Он стоял на своей горке ровнее. Все еще отказывался отрывать взгляд от моей перчатки, но взгляд напряжения и страха сменился грозной сосредоточенностью. Он, может, был и худеньким, зато роста в нем хватало. И, стоя на горке, он выглядел чертовски внушительно.

И мы поднялись в группу выигравших, а потом пробрались в полуфинал. Между играми возле Грегора собирались толпы желающих, чтобы он подписал им мячи. Он бо́льшую часть времени выглядел в замешательстве, но один раз я заметил, что он поднял взгляд на свою семью и помахал им, коротко улыбнувшись.

– И как у тебя рука все это выдерживает? – спросил я у него.

– Что вы имеете в виду? – не понял он.

– Ладно, – сказал я. – Слушай, в этой игре я хочу снова поиграть в аутфилде. Сможешь подавать Вернеру?

В команде, с которой нам предстояло играть следующими, было двое американцев, Эрни и Сезар, которые, подозревал я, могли отбить крученый. У меня просто было такое предчувствие.

Грегор кивнул, и я почувствовал его настрой: пока была перчатка, в которую нужно бросать мяч, ничего больше не имело значения. Так что я согласовал это с Вернером, и в полуфинале я снова оказался на месте левоцентрального. В этот раз мы играли при осветителях, и в сиреневых сумерках поле светилось зеленым бархатом. Я смотрел на это из внешнего поля, и все казалось таким маленьким, будто происходило во сне.