Николай Полунин - Леса веселые и воды светлые
Отреагировал мужичок лихо. Сперва, как положено, загнул, и словами сказал:
— Пошел ты. Не ори тут, всю рыбу мне распугаешь. И железякой не тычь, сопля, понимаешь, розовая.
Я согнул.
— Не пойду никуда. Коли вы меня запоймали, вызывай свою дуру, пусть прилетает, меня увозит. А так — не пойду.
Я посмотрел на зелено-бурую жижу, тягуче стремящуюся между этим и тем берегами. Почва близ кромки уже обуглилась. Лет через десять обугливание разойдется на метр-полтора.
— Ты… чего тут делаешь? — только и вымолвил я.
— Рыбу ловлю. Во! — Мужичок горделиво тряхнул передо мной прозрачным пакетом, где друг на дружке лежало с пяток… форелей.
Сумасшедший. Набрал где-то дохлых рыб и таскает с собой. Но почему здесь?.. Одна из форелей ударила хвостом, шевельнулась другая. Еще живое, серо-серебристое в крапинках по спинке тело.
— Как, а? — Мужичок, кажется, был настроен дружелюбно, если на него не наседать. Я перевел взгляд с мешка на жижу. Жижа ползла. Трясущейся рукой запихал пистолет обратно. Форели… здесь?..
Мужичок отложил пакет, нагнулся к длинной орешине, с конца которой уходила в жижу леса.
— Ну-кась. Проведу-ка разик. Авось и возьмет. — Он вытянул лесу как можно ниже по течению и повел вверх, описывая плавную кривую.
Ну не может быть!
— Не, — сказал мужичок, — распугал.
— Слушай, — голос был как не мой, — ты хоть метра на три отойди. Нельзя же… — Ничего более умного я не нашелся сказать.
Он шумно вздохнул — у меня сердце зашлось — сквозь свою тряпку, оглядел удилище, поднялся, кряхтя.
— Ну ладно. Отойти чуток можно, если ты такой нервный. Перекурить. А то и впрямь клева никакого.
Я тупо наблюдал, как он стягивает с заскорузлой ладони рукавицу, как задирает полу телогрейки, лезет за мятой пачкой, сдвигает тряпку, прикуривает, проделывает все движения обратным порядком и только после вновь приводит свое тряпье в прежний вид. Сигаретка у него торчит из специального отверстия в тряпке против губ. Мужичок выпускает облако сизого дыма.
Черт дери! Я мельком глянул — на рукаве комбинезона горели все девять лампочек Две с лишним смерти. Я почувствовал желание захихикать и стащить с себя колпак.
— Ты откуда сам-то? — Вертолеты прибудут минут через пятнадцать, санитарная машина, видимо, чуть запоздает.
— Чего?
— Из какой деревни, говорю?
— А. Да с Закопан.
Так и думал. Нет, как хотите, Закопаны и Синявино надо убирать. Тысячу раз говорил. Но этот бред…
— Далеко забрался. И охрана не заметила?
— Охрана, — хмыкнул он, выпуская еще дым, — чего мне охрана…
— Давно удишь?
— Да с полудня примерно. Пока дошел, пока место нашел…
Я взорвался:
— Кой ты мне черт голову морочишь? Что тут делаешь? Как прошел охрану? Жить надоело? Кто тебя послал? Ну?
Мужичок моргал на меня слезящимися — ага, уже слезятся — гляделками из-под потного, под шапкой, лба.
— Ты…
— Откуда? Кто такой?
— Да откуда… да здешний…
— Что ты мне тут крутишь? — заорал я. — Была в этой переплюйке рыба, да, была! И форель была! Но двадцать лет назад! Я сам здешний, вон, из Ржавино, мы сюда с пацанами удить бегали. Но четверть века назад! А сейчас тут нет ничего! Тут бактерий нет, а он мне — рыбу распугаешь!..
Ему вдруг показалось ужасно обидным не само по себе, что я на него ору, а то, что не собираюсь ни на вот столько верить — и какой здравомыслящий человек поверил бы? — его небылицам. Он принялся надуваться и подпрыгивать от злости.
— Да ты… Да я те за такие слова!.. Мне! Не веришь! Я когда брехал? Я про рыбалку когда брехал? Я их — одна к одной, ни разу пустым не приходил. Места, знаешь, какие знаю? А ты — отку-да! не-ту! Я это место, может, два месяца искал!..
Вот так оно и бывает, подумал я обреченно. Два месяца в тройном поясе кордонов дырка, и всем хоть бы хны.
— Я, по-твоему, дурной? — продолжал разоряться мужичок. — Я не вижу, чего вы тут сотворили? С землей-то чего сотворили? И все видят, и все знают, так-то!..
— Слышь, мужик. Я устал. Не звони. Сейчас полетим с тобой, там будем говорить. Погоди, слышь…
— Я чего, тут рыбу что ль беру? — бушевал он. Зацепилось за слух, как он сделал ударение на «тут». — Бакте-рии не живут. Да тут только такие бактерии, как вы, и живут. Места знать надо, понял? Места! А тут место особенное, понял? Особенное…
Пять минут осталось. Я спросил, чтобы что-то сказать:
— Чего ж в нем такого особенного?
— А того ж. — Мужичок выплюнул скуренную сигаретку, глянул в сторону удилища, шмыгнул носом. Пыл его улетучивался на глазах. Закашлялся нутряно. Я не обратил внимания. Ему уже ничем не поможешь, и мне стало все равно.
— Того, — нехотя продолжил он, — что не из этого вот, понятно, говна я таких красавиц натягал. Из речки нормальной, чистой. Ну, что на месте этой канавы была. Как раз, — прищурился, — годов двадцать тому с гаком. Теперь-то уж, ясно, все загадили, паскудники… Во, такие, как ты, и загадили. А тогда верно, водилась. Тут, понимаешь, хитрая штука, рассказывая свои секреты, мужичок приосанился, — закидываю-то я вроде сюда, а наживка, она как раз за двадцать-то с лишним лет и упадает. Как его… временной прокол, во.
— Чего-чего? — сказал я.
— И рыба чистая, сладкая, ты ж помнить должен, если здешний. Потом ее обмыть, конечно, а так… Понимаешь?
Я понимал. Клиника полная. Или, наверное, начал, что называется, косить. Понял, на-дурь меня не взять, и поехало. Мне пришло в голову, что в конце концов можно плюнуть на то, что весь мною затеянный образцово-показательный демарш — теперь окончательно ясно — с таким треском провалился. Зато я сегодня набрал столько материалу — полгода хватит комиссиям разгребать. Что ни говорите, а личная инспекция — великое дело.
— Мне человек один рассказал, — бормотал, все больше путаясь, мужичок, — мол, всякой тут дряни столько скопилось, что не только в, эта, в пространстве, но и в, эта, во времени начались всякие штучки-дрючки. Возмущается оно, время, говорил. Ученый человек, все мне растолковал, чем больше, говорил, дряни, тем сильней возмущения, только, говорит, место надо найти, а уж насчет места найти, это я всегда. Ну, и леску, там, наживку, иль прикормить — тоже, лучше меня во всех Закопанах… кого хошь спроси…
Я уже видел приближающиеся вертолеты. Они шли развернутым строем, правый, из-за двух полутонных баков по бокам, казался крупнее. Я вновь тронул языком уголок рта. «Одиннадцатому. Я. Первый, отзовитесь». «Первый, я Одиннадцатый, на связи». — «Не приближайтесь пока, побудьте чуть в стороне». — «Первого понял. Не приближаться, чуть в стороне». Крупная точка отвалила и зависла.
