Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы
...Дворик, где пахли цветы и журчала вода, и деревья еще не осыпали вялые листья. Серый сумрак висел среди серых стен, и мать была все такой же девочкой в черном.
Кем он был, этот бог, который оставил ее?
- Мама, - сказал он тихо, и голос его задрожал, потому что эта девочка - все равно его мать. Она его родила и кормила грудью, и, пока могла, отгоняла страшные сны. - Мама, - спросил он, - как твое имя?
Снизу вверх она глядела в его глаза, и в огромных ее глазах было черное горе.
- Еще не время, Торкас, - сказала она.
- Мама, - сказал он, - я уже многое понял.
Черное горе стояло в ее глазах, но голос ее был тверд и спокоен:
- Догадываться - не значит знать. Нет, Торкас, - сказала она. - Не торопись. Побудь еще моим сыном. Мальчик мой, - нежно сказала она, - не покоряйся, будь сильнее судьбы! Разве Вастас не любит тебя? В самый черный час он спас меня. Он заботился о тебе и воспитал, как родного сына. Разве ты не обязан отдать наш долг? Служи ему, защищай, унаследуй Такему и сбереги от врагов!
- Мама, я должен знать! Я выберу сам, но я должен.
- Выбора не будет, - сказала она.
Стоят и смотрят друг другу в глаза рослый воин и хрупкая женщина в черном. И только глаза их похожи - как мрак походит на мрак, огонь - на огонь и вечность - на вечность.
- Мое имя Аэна, - сказала она. - Я дочь Лодаса, одного из Двенадцати.
- Двенадцать?
- Двенадцать соправителей Ланнерана, - ответила она без улыбки. Твой отец был Энрас из рода Ранасов, третий по старшинству. Он был человеком, но его сделали богом. Больше я тебе ничего не скажу.
Она повернулась и ушла, и он остался один. И он подумал: почему она моя мать? Почему другой такой нет на свете?
4. ВАСТАС
Лет десять, как он перестал ночевать в _р_а_о_л_и_. С тех пор, как начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из комнат в Верхней башне.
А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам, а _О_н_а_, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и им только его честь и его слово...
Даже горечи нет в мимолетной мысли, как нет в нем сейчас волнения плоти. Он сидит, высокий, все еще сильный; лишь седина облепила виски и морщины легли возле губ.
Жалкий огонь светильника корчится на столе, никнет и мается в тягостной духоте. Не хочется думать о раскаленной постели. Не хочется думать о том, что бродит вокруг. С тех пор, как наш край запрудили ночные твари, Такема в осаде каждую ночь. Пока мы заставили их присмиреть. В последнюю вылазку Торкас не дурно их проучил...
И чуть раздвинулись угрюмые складки у губ, чуть смягчился пронзительный взор. Торкас - не дитя моих чресел, но дитя души моей, сын бога - и все-таки он мой. Он будет великим воином, и пусть иссякнет мой род, но не иссякнет слава Такемы...
Торкас... Все мысли о нем, и Вастас не вздрогнул, когда сам Торкас вдруг встал на пороге.
- Что случилось? - спросил он. - Тревога?
- Нет отец.
И непонятное беспокойство: слишком мягко он это сказал. Торкас суровый не по годам, он умеет таить свои чувства...
- Отец, - сказал Торкас и встал перед ним, и огромная черная тень потянулась под кровлю. - Я хочу тебя спросить.
- Что? - спросил он угрюмо. Неужели это свершилось? Неужели бог отнимет его?
- Я уже кое-что знаю, - сказал Торкас. Он дождался кивка и сел, и печальный огонь лампадки ярко вспыхнул в его глазах. - Я спросил у матери.
- Аэна - мудрая женщина, - грустно ответил Вастас. - Если она сказала - значит пора.
- Мой отец - ты, - сказал Торкас. - Ты меня вырастил и воспитал. Тот другой - только имя. Но все равно я хочу узнать...
Мгновенная ярость: я не позволю тебе ожить! И твердая горечь: я уроню себя, если солгу. Бесчестно соперничать с мертвецом, а превыше чести нет ничего.
- Это не только имя, - ответил он. - Это было последней нашей надеждой... или предпоследней, мне этого знать не дано.
- Он сделал мать несчастной!
Да! Подумал он яростно, и я его ненавижу! Но ответил честно, как подобает мужчине:
- Его просто убили, Торкас. Не думаю, чтобы он желал ей такой судьбы.
- Так кто он был: человек или бог?
- Человек, но его сделали богом. Погоди, Торкас, - сказал он устало, - давай я расскажу тебе все. Я видел Энраса дважды, - сказал он, - но не мог с ним говорить, потому что был в Ланнеране тайно.
- Почему? - спросил удивленный Таркас.
Он прикрыл глаза, сжал и разжал кулаки. Можно сказать: это мое дело. Можно солгать. Но не зачем открывать рот, чтобы сказать пол правды. И нельзя себя унижать, замарав ложью язык.
- Род Вастасов кончался на мне, - сказал он хрипло. - Я говорил с В_е_д_а_ю_щ_и_м_ и вопрошал _О_т_в_е_ч_а_ю_щ_и_х_, но имя свое я не назвал никому. Ланнеран полон жадных ушей и грязных ртов. Или я должен потешать ланнеранскую чернь своею бедою?
- Прости, отец.
- Я закрыл лицо, но не закрыл ни глаз, ни ушей. Я видел как бурлит Ланнеран от вестей, принесенных Энрасом из Рансалы. Это были страшные вести, и я не знал, должен ли я им верить. Все, что я слышал, я слышал из третьих ртов, а рты в Ланнеране лгут. Суть этих слухов: Энрас вышел в море и встретил Белую Смерть. Белая Смерть уже сожрала все земли южнее Эфана и теперь подбирается к нам. Все мы обречены на гибель, но Энрас, кажется, знает путь к спасению. Правдой было одно: Энрас принят с великим почетом и Соправитель Лодас отдал ему дочь.
Меня это встревожило, Торкас. Род Ранасов не любили в Ланнеране. Они - бродяги и храбрецы, и городу трусов они непонятны. Коль Ланнеран готов породнится с Рансалой, значит, беда действительно велика.
Я захотел увидеть Энраса - и увидел. Я не мог с ним говорить, но я слушал, что он говорит другим. И я понял: с чем бы он не пришел - это не сказки.
- Не все сторонятся лжи, отец!
- Он не нуждался в лжи. Телом он был могуч, лицом приятен, нравом спокоен и разумен речью. Я решил, что задержусь в Ланнеране, чтобы спросить его самого.
- Ну?
Он покачал головой.
- Не прошло и двух дней, как грянула новая весть. Энрас в руках блюстителей и будет казнен. Лодас сам выдал зятя Черным.
- Ну? - опять хрипло выдохнул Торкас.
Он не весело усмехнулся.
- Ланнеран обезумел, сынок. Уши слышали, а языки разнесли то, что Энрас сказал Лодасу, когда его уводили. "Несчастный, - сказал он будто бы, - теперь ты всех погубил." Эти трусы мычали от страха и ждали казни, но никто не посмел напасть на тюрьму. - Поглядел на Торкаса и сказал угрюмо. - Со мной было десять воинов, Торкас, Такема не может воевать с Ланнераном.
- И ты дождался конца?
- Да, - ответил он так же жестоко. - Я хотел узнать и узнал.
- Что?
- Мир погибнет, - сказал он просто. - Я сам видел, ка Энрас сделался богом. Пока он был человеком, он был снисходителен к людям, а теперь он их презирал. Он смеялся над ними, когда уходил. Он дал убить свое смертное тело, глумясь над теми, что сами сгубили себя.
