Роман Шебалин - Концерт на Корвете
- Кто? как? Минск... "Багратион"?.. Гарни... храм, мне подарили... не помню...
- У Вас контузия, но теперь все будет хорошо, верите?
- А фашисты? где фашисты?
- Вам нельзя много говорить, Вам надо спать.
- Спать... Шадай... Иах... Это Кассиэль проклял меня... нет, не помню...
занавес
- Я в Москве, в Москве, - повторял и повторял дядя Лева, - значит, Москва жива, выстояла, гады не прошли...
Плакала четырнадцатилетняя медсестра.
Спи, солдат, спи, не думай, не знай, забывай и ее, и себя - спи, нет ничего на земле, что могло бы сказать, опровергнуть: о, это не сон, - спи; не выстояла Москва, 4 ноября с Воробьевых гор был бы расстрелян в упор Кремль, личный приказ Фюрера Кремль спас: - 7 ноября, утром, в Тушино под бравурные марши Сводного оркестра им. III-его Интернационала приземлился "Юнкерс", а в полдень Адольф Гитлер уже ехал в роскошном, специально доставленном по такому случаю из Берлина, "Хорьхе" - по Тверской во главе мощной танковой колонны 2-ой и 3-ей групп Гудериана и Гота; жители домов распахивали окна, пытались понять - что значит этот грохот на улицах?
Гитлер в машине улыбался, чуть-чуть пугливо, может и понимая, что дурная пуля какого-нибудь патриота вмиг продырявит его голову, а брошенная из окна граната разнесет любимую машину в клочья и дребезги... Гитлер иногда закрывал глаза и, тихо мурлыкая арию Лоэнгрина, кивал головой, словно отвечая на приветствия русской толпы, или говорил что-то Еве, сидящей рядом; на коленях у Евы возились два очаровательных маленьких сеттера - подарок русскому Главнокомандующему товарищу Сталину, по данным агентов фон Шуленбурга и Кестринга Гитлер знал: Сталин тоже уважал именно эту породу, впрочем, "разведка" могла и ошибаться, какая теперь разница!
Жители домов уже размахивали цветами и флагами, цветы летели из распахнутых окон под колеса "Хорьха".
До Москвы оставалось не более десяти-пятнадцати километров, когда Фюрера поразила странная мысль: сверху столица большевиков напоминает круглый аквариум, вроде того, что стоял в комнате матери на втором этажа старого линцевского дома; в мутной воде неба плавали серые рыбы дирижаблей, от нелепо разбросанных по дну зданий подымался тусклый то ли дым, то ли пар: "душно, захлебнусь...", - еще с 1931 года Фюрер не любил самолеты.
Но где-то к полудню холодное ноябрьское солнце пробило тоскливую серую муть облаков, заиграли стекла, отразились в них листья, знамена, все по-старому: вниз, к земле.
Адольф Гитлер ехал по покоренной Москве к Красной площади.
- Мне докладывали: Москва безобразна, но посмотри, как она красива осенью, и эти мясники, фон Бок и Паулюс, хотели ее раздавать моими танками, разрушить моими снарядами! Помнишь Мюнхен? - элегантная помесь позднего барокко и этого еврейского модерна, вот! вот доказательство! кабалистическое письмо на службе архитектуры - меандры Палестины - витки и закорючки модерна... Но воля ампира, даже здесь - колонны, мощь, попирающая землю и небо, простота и строгость ампира... строгость ампира...
- Так; о, наши щенки будто уснули, как ты думаешь, они понравятся Сталину?
- А? - Гитлер пожал плечами и зевнул, - хоть павианы! у него нет выбора, мы приехали, вот - Кремль.
Машина притормозила у Мавзолея, советские и фашистские солдаты взяли "на караул", грянули "хайль!"
- Я сам! - резко бросил Гитлер, распахнул дверцу, выбирался из машины.
"Какой странный зиккурат кровавого цвета... почему вдруг будто бы: тихо?.."
- Сейчас щенков подарим, сейчас?
- Что? щенков?! - Гитлер обернулся.
"Где Сталин?"
- Хайль! Первый заместитель Заведующего отделами Внутренней и Внешней пролонгации Восточнославянского сектора товарищ Берия к Вашим услугам, нам поручено отвести Вас на веранду Мавзолея, товарищ Сталин уже ждет Вас!
- Наконец-то; куда?
- Пожалуйста...
- Ева, в машину, сейчас официальная часть, все потом.
- Сегодня обещали дождь, мой Фюрер, глупые синоптики не понимали, на что они обрекают себя, кстати, как Вам приглянулась Москва? были произведены специальные работы по очистке... Вы, кстати, любите охоту? вечером поедем...
- Язык без костей, товарищ Лаврентий, человека душит; я приветствую Брата моего господина Фюрера.
Рукопожатия. Фотографы. Оркестр.
Парад.
"Хм, охота..." - Берия поджал губы; настроение Фюрера было, несомненно, испорчено.
Действие Четвертое.
"Ничего нет."
- Зря не досидели спектакль, а, Прохор, а?
- Эх, Уся, разве ж это - театр!
- То верно, конечно, раньше был театр - да.
- А это - говно.
- Эк, ты, Прохор... есть и ничего себе.
Шли молча; миновали Лужскую заставу, вышли к Шабловке. Мимо радиотолкучки, булочной, аптеки - свернули в обширную арку еще настоящего, каменного дома; гулкая мрачная арка, метров на двадцать, тяжелым эхом разбрасывала шаги случайных вечерних прохожих, словно вышвыривая из нутра своего, туда, где через заросший липами и вишнями (привозили лет десять еще назад детскую площадку: самосвал песка, грибок и доски, грибок остался - в липах; липы все равно разрастались, копали трубы, липы и вишни, вестимо, рубили, - упало как-то дерево, трубу прорвало, двор затопило, воду отсосали, не копали больше, а липы с вишнями, - что им?) - через дворовые заросли можно выйти к Коллежскому валу, кстати, зачем?
- У Соломона тут праздники были...
- Ты про ящик?
Прохор и Устин переглянулись. Ну да, еще бы! И свернули с Коллежского обратно, к Липецкой, через железку; на Лужское кладбище.
- Соломон обрадуется, - говорили, - про театр расскажем.
Были еще ворота открыты. Луна выявлялась, вытягивая тусклые тени из дорожек асфальтовых, плит, надгробий. Где-то... а ведь на кладбище - это всегда "где-то", замечали: по кладбищу можно идти долго, очень долго; центральная аллея, колумбарий, афганцы, коммунисты, ученые, потом, если чуть под горку, где асфальтовые дорожки сперва трескаются и - напрочь исчезают потом, там уже даже и не идти, а продираться: клены, акации, ели, осины; днем света нет, ночью - тьмы, все не так! тишина? нет, запах, запах пыли и влаги растворяет в себе любой звук, взмахнула ворона с креста, рухнула на ограду сухая еловая ветка - ни звука, потому что все равно: тишина.
И только, почти хрустальные, звенят черные ветви деревьев, точно черные колокольчики: покойники, может, смеются так. Тишина звона морозных колокольчиков.
Глава Четвертая.
"Birke im Felde".
- Соломон Борисыч, честно: я не знаю, что мне делать...
- Да чего я могу сказать? ты девушка в уме, взрослая, живи как живется, пилюй на них, тьфу, - и в все тут!
- На кого - на них? Вы о чем?
- Ну... ты, небось, опять с папой повздорила?
- С папой? ах, да... да не совсем, чтобы...
- Ты как-нибудь с ним... он, ну - совсем плохой.
