Кристофер Сташефф - «Если», 1996 № 01
— Но если Смерть все время караулит вас, — мягко сказал Амер, — почему же ты никогда прежде не задумывалась об этом? Ты говоришь так, будто впервые почувствовала ее зов…
— Потому что прошлой ночью она явилась в Салем, — произнесла Самона придушенным голосом. — Нынче утром тетушку Койстер нашли дома в старом кресле-качалке возле камина. Она была мертва, как камень. — В зрачках Самоны отразилось пламя горящего камина. — На плече у Койстер еще были видны следы, оставленные костлявыми пальцами.
— Тетушка Койстер? — прошептал потрясенный Амер.
На губах у Самоны заиграла улыбка злобного довольства.
— Да, эта добродетельная древняя ведьма. Ты ведь считал ее символом чистоты, не так ли? А рассказать тебе, скольких ублюдков наплодили они с Моггардом?
— Моггард?
— Верховный Колдун Новой Англии и Вице-Председатель Вселенского Братства Адептов Темных Сил. Старая карга немало раз брюхатела от него — и, разумеется, никто из деток не имел понятия о том, кто их отец.
— Да ведь тетушка Койстер меня катехизису учила!
— А как же иначе. Худшие из худших всегда выглядят самыми достойными и уважаемыми. Рассказать тебе о Секстоне Карриере?
Амер передернул плечами.
— Избавь меня от этого.
Глаза Самоны засияли, на губах мелькнула улыбка. Она тут же отвернулась, а когда снова обратилась к Амеру, то опять выглядела тихой скромницей.
— Хорошо, не будем об этом. Я просто хотела предупредить тебя. Послушай, Амер, наполни-ка снова мой бокал и давай выпьем за… дружбу.
Амер стряхнул с себя оцепенение и вымучил кислую улыбку. Кивнув, он взял с каминной полки графин и наполнил бокалы.
— Красное, как твои губы, моя госпожа, и искристое, как твои глаза.
— Ты быстро схватываешь, — отметила она и подняла бокал: — За нас, мой любезный Мастер.
— Pax nobiscum[3], — произнес Амер и выпил.
Едва Амер отвернулся в поисках новой бутылки амонтильядо, Самона с лихорадочной поспешностью вынула изумруд из оправы на своем перстне и опрокинула зелье в оставленный алхимиком бокал вина.
— Мастер, — зашептала Уиллоу, — она что-то льет тебе в рюмку.
— За этим она и пришла, — пробормотал Амер.
— Но, как ты понимаешь, я выпил противоядие.
Он отыскал вино, наполнил бокалы.
— Успокойся, — Амер подал бокал Самоне, которая дрожала, взял со стола свой, поднял его, размышляя, какого рода заклятие должно наложить на него зелье. — За твое скорейшее выздоровление, — произнес он и выпил вино до дна.
Самона, наблюдавшая за ним краешком глаза, пробормотала коротенькое заклинание. Потом откинулась в кресле и принялась потягивать вино, дожидаясь, когда начнет действовать снадобье. Ее грудь под темными волнами прикрывавших ее волос мерно вздымалась и опускалась в такт дыханию, и Амер со стыдом осознал, что ему страстно хочется увидеть, что же скрывают мерцающие пряди.
Наконец колдунья поставила свой бокал, глубоко вздохнула, прикусила губу и сказала:
— Амер, я… мне что-то нехорошо. Не посмотришь ли, какой у меня пульс?
— Разумеется, — откликнулся Амер и взял ее запястье. — Похоже, я никак не могу его нащупать.
— У меня это тоже никогда не получалось, — сказала она. — Попробуй, может, услышишь, как бьется сердце. — Она взяла его руку и положила на грудь: Амер убедился, что вырез платья и вправду был очень глубокий.
На какой-то момент он был ошеломлен и совсем растерялся. Потом с оцепенелым изумлением понял, зачем понадобилось снадобье, и весьма обрадовался тому, что принял противоядие.
И все же не смог удержаться и пропустил меж пальцев роскошные черные пряди, позволил своей руке скользнуть по нежным, таким податливым округлостям… Самона задрожала и подалась вперед. Опустившись на колени, он взирал, как вздымались и опускались молочной белизны груди, силясь вырваться из своей бархатной тюрьмы.
Амер взглянул в лицо колдунье: оно было мертвенно-бледным. И вдруг с запоздалым стыдом алхимик понял, что стал первым, кто коснулся ее с нежностью, что дрожит она не от страсти. Охваченный благоговением, он отдал должное ее отваге.
И тогда она устремила на него взгляд, в котором таился страх, и губы ее, затрепетав, мягко раскрылись. Подхватив свободной рукой Самону за спину, меж лопатками, Амер крепко прижал ее к себе.
— Значит, — наконец высказал он с изумлением, — вот оно как…
— Что?.. — вырвалось у Самоны.
— Лопатка, — сообщил Амер. — Она сочленяется с ключицей связкой! А я-то думал, что она соединена хрящом…
Самона замерла и секунду-другую сидела как статуя.
Потом она выскочила из кресла и, визжа не хуже дикой кошки, бросилась к двери.
— Убери от меня свои грязные лапы, идиот! — Самона испепеляла его взглядом и по-кошачьи шипела: — Чтоб ты в преисподнюю провалился!
И в это время — Амер готов был поклясться — глаза ее горели адским пламенем.
Взметнулся клуб зеленого дыма. Когда он рассеялся, Самона исчезла.
— Возблагодарим силы небесные! — вздохнула Уиллоу. — Мастер, ведьма слиняла.
Но Амер стоял столбом.
— Странно… странно, очень странно… — бормотал он.
— Чево, Мастер?
— Я же выпил противоядие…
— Эй, Мастер? — закричала в тревоге огневуш-ка-эфемерка. — Очнись!
— Я должен это записать. — Амер поспешил к письменному столу и схватился за перо. — Этим сведениям цены нет… Больше, возможно, мне уже никогда такого не испытать.
— Спокойно, Мастер! Согласна: тряхнуло тебя порядком. Давай — ложись и расслабься. Трудный тебе выпал денек, да. Я все для тебя запишу.
— Уиллоу приготовилась внести изменения в электрические потенциалы.
Амер добрался до маленькой, приткнувшейся к стене лежанки и улегся, положив голову на подушку, набитую конским волосом.
— Это началось, когда она сказала мне, что пришла возвестить мир…
— Ты, Мастер, просто говори и говори, не останавливайся, — голос огневушки-эфемерки источал сочувствие.
— Она посмотрела на меня, и глаза ее сияли, а весь облик являл смирение…
— Мм-хммм…
— …и пришла она, трепетная и невинная, отдать себя на милость…
— Так и писать — трепетная и невинная?
— Да. Уиллоу, и в этот миг я ощутил… растерянность!
— Вот те раз!
— Да, Уиллоу, и это тревожит меня…
Ветер метался вкруг домика, взбешенный тем, что его не впускают. Сил у него прибывало, поскольку подходили другие ветры, принесенные черными тучами, которые плыли с запада, затмевая луну. Ветер приветствовал родню, и вместе они обрушивались на домик, завывая и терзая его. Потом надвинулась огромная черная туча и ударила барабаном дождя, предварив его оглушительным раскатом грома. Потоки воды ринулись вниз, безжалостно хлеща маленький домик, а ветры ярились в злобном веселье.
