Геннадий Прашкевич - Дыша духами и туманами
Усики под носом брата Харитона сердито дрогнули. Лесная дева – чистый свет, объяснил он. У нее не может быть мобильника. Она – чистое дитя энергии. Осознанность ее так высока, что ей даже разума не надо. Хватает обыкновенного понимания вещей.
«А сколько ей лет?»
«А сколько лет мудрости?»
«Я не знаю, – растерялась Маша. – Я думала, что мудрыми бывают только бабки-пердуньи».
«Вот я и говорю: приходи в „Жарки“, Маша, – увещевал брат Харитон. – Научим тебя нырять в собственное подсознание».
«А там хорошо?»
«Там по-разному, – ничего лишнего брат Харитон не обещал. – Научим тебя проходить сложные лабиринты. Ты знаешь, что подсознание человека это, в сущности, совокупное сознание всех клеток организма?»
Нет, этого Маша не знала.
«А ты знаешь, что совокупным сознанием клеток любого организма можно управлять?»
Нет, Маша и этого не знала. Но сразу спросила:
«А я смогу устроиться на работу?»
«С высокой осознанностью можно и не работать».
Сидела перед братом Харитоном простушка из заштатного безработного городка, у нее пьяница-муж, детей кормить нечем, а он ей заливал. Держал прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса, умел нырять в собственное подсознание и управлять совокупностью всех клеток человеческого организма, мог помочь Маше, а отделывался обещаниями.
«У нас в „Жарках“ ты научишься увеличивать или уменьшать рост, снижать вес, исправлять дефекты зрения и слуха, выращивать новые зубы».
«А жить бесконечно?»
«Тебе что, трехсот лет мало?»
«А я разве проживу столько?»
«Если нарастишь новые зубы».
«А мой гад? Как с ним? Неужто бросить?»
«Приходи в центр. – Брат Харитон, как змей, покачал перед Машиными глазами длинной кистью. – Человек – может все. Он неотъемлемая часть окружающего мира. Надо только научиться’ улавливать скрытую энергию».
Здорово, прикинул я. Если научиться улавливать скрытую энергию, то все можно делать, не вставая с кресла. Сидишь себе, потягиваешь пиво, а охранники из частной клиники Абрамовича сами с уважением приносят тебе оставленную в саду цифровую камеру. А другие преступники сами занимают очередь в прокуратуру. Ссорятся из-за права первым постучать в дверь. Брат Харитон заинтересовал меня. Но не ко времени задергался, запищал в кармане мобильник.
«Ты работаешь?» – как всегда, спросила Архиповна.
«Отдыхаю», – ответил я. Типы за соседним столиком на меня уставились.
«А я никак не могу уснуть. – Архиповна явно ждала какого-то вопроса. – Ну никак не могу уснуть, Кручинин! Вся извертелась прямо. Ну чего молчишь? Спроси, почему я никак не могу уснуть».
«Почему?» – послушно спросил я.
«Да потому, что у меня есть ты, дурачок!»
Архиповна произнесла это так сексуально, что я сразу возненавидел Китай за его такую ужасную отдаленность. В постели под роскошным балдахином она лежала. Нагие раздвоивши груди. Я вдруг подло заменил это видение на видение мадам Генолье.
«Вернусь, поженимся».
4-Смотри, Серега, – вздохнул тип за соседним столиком. – Жизнь абсурд. Подливаешь водочку в пиво, чтобы забыть про жену, а приползешь домой, их там две.
Они встали.
– А платить? – осведомился хозяин.
Оба мрачно кивнули в мою сторону.
– А у него есть деньги?
– Ты сам разберись, отец.
– Минуточку! Я милицию вызову.
– Не надо милицию, – сказал я, увидев поднимающегося в кафе Левшина. – Я заплачу.
Типы ухмыльнулись. Они все вычислили верно. Человек в домашних тапочках не может быть сильно упрямым, иначе выглядел бы совсем не так. К тому же Левшин, хотя и походил на поправившегося рахита, был в прекрасном темном костюме. Галстук, светлые носки – все подобрано к седеющей бороде. Кристы и форамены через каждое слово, хотя остеология никогда не являлась для Левшина определяющим предметом. В кабинет его я чувствовал себя, как в музее. Гипсовые отпечатки следов таинственного снежного человека. Артефакты со всех углов страны. Препараты мумифицированных мышц, похожие на копченую медвежатину. – «Плохой был человек?» – спросил я, впервые увидев эти копченые мышцы. – «Да уж! Не зря его гены по-всякому пытались вывести из живой цепочки!» – Бывал в разных краях. Дружил с этнографом Поршневым. Часто рассказывал, как с его знаменитого учителя профессора Николая Николаевича Рыбникова снежный человек сорвал шапку. Случилось это давно, еще до Второй мировой войны. В далекой Монголии Рыбников искал каких-то неведомых песчаных жуков, вовремя не вернулся на базу, заночевал у погонщиков скота. Ночью залаяли собаки, раздался свист. Рыбников выглянул из юрты и увидел что-то мохнатое. «Чикемби? Кто ты?» – крикнул по-монгольски, но мохнатое сорвало с него шапку и убежало.
– Много выпил? – тревожно спросил Левшин.
Странное дело. Я появился в кафе в совсем непотребном виде и меня ни о чем не спрашивали, а благородному Левшину пришлось предъявлять бумажник.
– Слыхал про Лесную деву? – сразу спросил я.
Левшин, конечно, слыхал.
Мы так и уставились на него.
Хозяин кафе при этом ожидал подвоха.
Но Левшин, конечно, вывел разговор на любимого учителя.
Поистине необыкновенный человек. В юности занимался циклами развития тлей и хермесов, сделал в этом деле колоссальные успехи, издал два учебника – по энтомологии и зоологии, даже перевел несколько глав из «Фауста». «Что можешь ты пообещать, бедняга? Дашь золото, которое, как ртуть, меж пальцев растекается; зазнобу, которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому ушмыгнуть; да талью карт, с которой, как ни пробуй, игра вничью и выигрыш не в счет?»
В конце тридцатых (теперь уже прошлого века) молодой профессор МГУ Н.Н.Рыбников был командирован Академией наук в Абхазию. Из-за новых, ранее неизвестных видов жука-древосека задержался на ночь в глухом селении, где местный кузнец Ачба познакомил его с дикой лесной бабой. Два пьяных грузина поймали ее в лесу и за пустую двадцатилитровую бутыль отдали кузнецу. Но как раз перед появлением профессора лесная сорвалась с цепи и умчалась в лес. Кузнец горевал. Угощая гостя молодым вином, все спрашивал, всплескивая сильными закопченными руками: да есть ли на свете такая сила, которая может заставить лесную вернуться? Профессор уверенно ответил: «Есть!» И посоветовал Ачбе на ночь вывесить в кустах свои потные штаны.
Кузнец так и сделал. И получил потерянное обратно.
Кожа у лесной была серая. Волосы по всему телу, особенно ниже пояса, а на голове стояли папахой. Когда кузнец чесал ей большую ступню, лесная улыбалась круглым, поросшим волосами лицом. Пацанов, дразнивших ее, отгоняла камнями. Полюбила сидеть на деревянном крылечке. Ачба, напиваясь, бил дикую. Казалось ему, что, бегая голой по лесу, изменяет она ему со всем окрестным зверьем. Односельчане мирили неукротимых сожителей, угощали вином лесную. Которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому ушмыгнуть. Когда она родила, никто не удивился. Гамас, так назвали ребенка, в тридцать седьмом году все еще не говорил. Основание черепа круглое, затылок плоский. Местный молодой чекист так и говорил: удобный затылок. Он всех и повязал. Сперва кузнеца. За его неустанные похвальбы – живет в мире со всем живым. Потом лесную. За глупую улыбку и нежелание говорить. Потом ребенка Гамаса. Этого – за перспективу. Мало ли что могло из него получиться. Заодно взяли и молодого профессора Рыбникова. Из своей непомерно затянувшейся командировки он вернулся только через двадцать лет. Со стороны Севера.
