Филип Фармер - Первокурсник
(*) СПОР -- служба подготовки офицеров резерва.
Дежурный офицер крайне удивился, когда Десмонд сообщил ему, что явился за формой и учебниками.
--Не знаю, что и сказать. Вы в курсе, что перво- и второкурсникам больше не нужно посещать СПОР?
Но Десмонд настаивал, чтобы его поставили на учет. Офицер задумчиво поскреб щетину и, глубокомысленно затянувшись длинной тонкой "Тихуана Голд", выпустил клуб дыма.
--Хм-м-м... Ладно, посмотрим.-- И он заглянул в справочник, который выглядел так, словно его обгрызли крысы.-- Кто б подумал!? Здесь нет никаких возрастных ограничений! Правда, тут половины листов не хватает. Или просто -- не додумались. Никогда не слышал, чтобы призывали в вашем возрасте. Ну... если в уставе ничего об этом нет, тогда... чем черт не шутит! Не хотелось бы вас огорчать, но знайте: наши ребята не бегают через полосу препятствий и все в таком роде... Но, Иисусе! Вам же шестьдесят! На черта вам призываться?
Десмонд не стал ему говорить о том, что во время второй мировой войны у него была броня, как у единственного кормильца больной матери. Даже сейчас он испытывал жгучий стыд, вспоминая об этом. Потому-то он и хотел искупить свой долг перед родиной, послужив ей хотя бы пару минут.
Офицер встал, слегка пошатываясь, и кивнул:
--О'кей. Я прослежу, чтобы вам выдали все, что нужно. Но должен вас честно предупредить, что эти типы выеживаются на довольно опасный лад. Еще увидите, _чем_ они палят из этих пушек.
Пятнадцать минут спустя Десмонд вышел из здания, неся под мышкой объемистый тюк с формой. Но не желая только из-за нее возвращаться домой, он оставил ее на хранение в книжной лавке колледжа. Девушка положила ее на полку рядом с другими временно оставленными вещами, назначение большинства из которых было определить невозможно. В стороне стоял маленький ящичек, завернутый в черную ткань.
Десмонд направился к ряду домов, занятых братствами. Все здания здесь носили арабские имена, за исключением одного: дома Астора. Как и все здания колледжа, они имели крайне неухоженный вид, но никого это, как видно, не волновало. Он свернул на цементную дорожку, сквозь многочисленные трещины которой росли чахлые одуванчики. Слева от нее торчал пятиметровый покосившийся деревянный столб. Он был весь покрыт вырезанными лицами и символами и, очевидно, когда-то служил тотемом племени, ныне вымершего. Он, да еще парень в местном музее были единственными раритетами, сохранившимися от культуры многочисленного народа, некогда здесь обитавшего.
Проходя мимо него, Десмонд приложил кончик большого пальца левой руки к носу и указательный палец правой ко лбу и пробормотал древнюю формулу выражения почтения: "Шеш-пконииф-тинг-ононва-сенк". Он знал, изучив множество документов, связанных с этой местностью, что этот ритуал был обязателен для каждого тамсикуэга, проходившего мимо тотема в этой фазе луны. Сами индейцы не понимали смысла этой фразы, так как она то ли пришла к ним из другого племени, то ли вынырнула из первобытных глубин их древнего языка. Но главное они знали: эти слова выражают почтение, и нередко те, кто пренебрегали его выразить, попадали в беду.
Сам Десмонд, исполняя ритуал, чувствовал себя довольно глупо, но подумал, что от этого, уж во всяком случае, вреда не будет.
Он поднялся по некрашенной деревянной лестнице, доски которой на все лады скрипели под его шагами, и оказался на огромной веранде. Ее окна были затянуты сеткой от москитов, от которой давно уже не было никакой пользы, так как дыр в ней было больше, чем целых фрагментов. Входная дверь была открыта нараспашку, и из нее доносились громкая рок-музыка, гул оживленной болтовни и едкий запах пота.
Десмонд чуть было не повернул назад: он всегда страдал, оказавшись в большой толпе, а сознание своего возраста еще и делало его болезненно подозрительным. Но дверной проем уже заслонила массивная фигура Трепана, и его огромная лапища сжала локоть Десмонда.
--Заходите! -- проревел гигант,-- Я представлю вас братьям.
И он буквально затащил Десмонда в большую залу, набитую молодежью обоих полов. Трепан шел сквозь нее напролом, мимоходом дружески хлопая кого-нибудь по спине или отвечая на приветствия, а раз не удержался от соблазна шлепнуть по задику хорошенькую девушку. Так они дошли до угла, где в окружении мужчин много старше по возрасту большинства из присутствующих восседал профессор Лайомон. Десмонд предположил, что, очевидно, это бывшие выпускники колледжа. Он пожал большую, словно вздутую, руку профессора и сказал: "Рад вас снова видеть", однако так и не понял, были ли расслышаны в этом шуме его слова.
Лайамон поманил его к себе и спросил:
--Вы уже изменили свое мнение?
От его дыхания исходил странный, правда, вовсе не неприятный запах, словно он выпил что-то неизвестное Десмонду. Его красные глаза странно мерцали, словно в глубине их зрачков горели две свечки.
--О чем?
--Сами знаете! -- ухмыльнулся старик.
Десмонд выдернул руку и выпрямился. Внезапно, несмотря на то что еще минуту назад он потел от жары, стоявшей здесь, его охватил пронизывающий холод. На что он намекает? Он не может этого знать! Или знает?
Трепан быстро представил его сидящим и увлек за собой в водоворот толпы. Из многочисленных представлений Десмонд понял, что большинство находившихся здесь принадлежали либо к братству Лам Кха Алиф, либо к тому, что находилось в здании напротив. Единственным, кто еще не принял обета, был негр из Габона. Когда они отошли от него, Трепан объяснил:
--Бакаваи потомственный колдун. Если он примет наше предложение, то станет одной из жемчужин братства. Дом Астора и Каф Даль Ва уже чуть из-за него не передрались. Наша кафедра слабовата в науках Центральной Африки. Раньше ею заправляла великий учитель Джанис Момайа, но она уже десять лет как исчезла во время отпуска в Сьерра-Леоне. Поэтому, если Бакаваи, будучи первокурсником, вдруг займет должность ассистента на кафедре, это никого не удивит. Слушайте, прошлой ночью он показал мне часть такого ритуала... вы не поверите! Я... ладно, пока не будем об этом. Как-нибудь в другой раз. Но так как Бакаваи испытывает огромное уважение к Лайамону, а старый пердун руководит нашим братством, то будем считать, негр нам обеспечен!
Внезапно его губы побелели и раздвинулись, обнажая клацающие зубы; он так побледнел, что даже грязь этого не могла скрыть, и согнулся вдвое, схватившись за свой огромный живот.
--Что с вами? -- встревожился Десмонд.
Трепан потряс головой, глубоко вздохнул и разогнулся.
--Ох, как больно засадил!
--Кто?
--Я не должен был называть его "старым пердуном". Я не думал, что он меня услышит, но ведь он может слышать не только звуки. Черт, да никто во всем мире не испытывает к нему такого огромного уважения, как я! Ну, бывает, ну, заговариваюсь... все! Больше никогда!
