Виталий Забирко - Вариант Пата
— Всё, — закончил Крон диктовку и бросил писцу черновик статьи о триумфе Тагулы. Писец с необычайным проворством вскочил и подхватил его на лету.
— Поднимешь сейчас начальника стражи и пять солдат из охраны, проговорил сенатор, поджигая информационный бюллетень от стоящего рядом светильника, и почувствовал, каким жадным взглядом следит писец за горящим свитком. Он аккуратно раздавил пепел о ручку светильника, а оставшийся в руках уголок бросил в масло рядом с горящим фитилём.
— Поведёшь их к Гирону, — продолжил Крон, — и заставишь там всех работать. Чтобы к утру «Сенатский вестник» был готов. За него отвечаешь ты.
Сенатор мельком глянул на писца и увидел, как его глаза, всё ещё наблюдавшие за обрывком бюллетеня, пыхнули огнём властолюбца. Пусть на одну ночь, пусть над десятком рабов, стражников и ремесленников, но он почувствует себя хозяином.
«Незавидная ночь выдастся сегодня у Гирона», — подумал Крон.
— Но горе тебе, если не будет так! — охладил он писца. Крон выдержал паузу и закончил более спокойным тоном: — Если всё не поместится на одном листе, уберёшь помеченное мною из передовицы о триумфе Тагулы.
— Будет исполнено, господин, — ощерился в улыбке писец.
Сенатор махнул рукой.
— Иди.
— Спокойной ночи, господин, — низко поклонился писец и принялся пятиться. Он пятился, шаркая подошвами сандалий, до самого конца зала, пока не скользнул под завесь, согнувшись в последнем поклоне.
Крон сел на ложе, хотел хлопнуть в ладоши, позвать рабыню, чтобы подала ужин, но передумал. Сообщение с Бадазунских островов камнем лежало на сердце. Все они, коммуникаторы, находившиеся здесь, знали, что их ждёт в этом жестоком неразумном мире, готовились к этому, годами стажируясь в Центре подготовки, стараясь приучить себя к жестокости, крови, обману, смерти своих соратников — самым невосполнимым потерям, чтобы потом, внедрившись, можно было, сцепив зубы, перенести всё это, быть гуманными, уметь погасить в себе ненависть, ибо, ненавидя это мир, нельзя сделать для него добро.
Крон поднялся и, тяжело ступая, вышел на террасу. Спальное ложе, по-походному простое — деревянный топчан, обтянутый войлоком, лёгкое покрывало и жёсткая маленькая подушка, набитая свалявшейся шерстью, — было уже приготовлено. Сенатор сбросил с себя тогу и хлопнул в ладоши. Из-за колонны появилась всё та же сонная рабыня с большим кувшином на голове. Сенатор молча перегнулся через парапет, и она принялась лить ему на спину холодную воду. Фыркая и отдуваясь, Крон умылся, стащил с плеча рабыни купальную простыню и стал энергично растираться. Рабыня зябко переминалась с ноги на ногу. Умывание холодной ночью стылой водой казалось ей сумасбродством патского сенатора.
Крон вытерся и бросил простыню на руки рабыни.
— Завтрак подашь к бассейну, — сказал он. — Иди.
— Спокойной ночи, господин.
— Спокойной ночи, — привычно кивнул Крон и осёкся.
Глаза у рабыни стали круглыми и испуганными. Она так и застыла.
— Прочь отсюда! — гаркнул сенатор. Лицо его перекосилось, и он, резко повернувшись, лёг на ложе.
«Что за дикий мир, — с тоской подумал он, — в котором человек не может сказать человеку доброго слова?»
Сзади послышался быстрый топот убегающей рабыни, а затем донёсся звук разбитого в панике кувшина.
«Вот так мы и несём сюда разумное и доброе…» Он перевернулся на спину. Сон не шёл. Ожидаемая после холодного купания разрядка не наступала.
«Не будет нам покоя в этом жестоком, неустроенном мире…» неожиданно подумал он. Чужие колючие звёзды не мигая смотрели на него, и он впервые подумал, как ему не хватает здесь успокаивающего света Луны.
Глава вторая
Вода в бассейне отливала зеленью и пряно пахла тарбитским благовонием. В домах знати Пата было принято добавлять в воду ароматические масла и порошки, причём меры в этом не знали: зачастую вода становилась непрозрачной, а по её поверхности ряской плавали не растворившиеся хлопья пудры. Вот в такое парфюмерное болото Крону и приходилось погружаться каждое утро. По счастью, в последнее время на рынках города стало практически невозможным приобрести таберийское масло, радужные разводы которого на воде считались у аристократии признаком утончённого вкуса, но у Крона вызывали чувство брезгливости, будто он окунается в воду с керосиновыми пятнами.
«Хоть в этом есть какая-то польза от пиратов», — невесело подумал Крон. Он нырнул и медленно поплыл под водой. Хорошо, что в Пате ещё купаются…
Крон вынырнул у стенки бассейна и увидел над собой склонённую фигуру Атрана.
— Хорошего утра, господин, и ароматной воды.
— Что тебе?
— Вас ждёт парламентарий Плуст.
— Зови.
Сенатор, не торопясь, выбрался из бассейна, принял от рабыни купальную простыню и закутался. День начался.
Бассейн находился во внутреннем дворике виллы — его вырыли на месте ристалищного круга по приказу бывшего владельца виллы Аурелики Крона, сводного брата отца Гелюция Крона, коммуникатора Гейнца Крапиновски. Собственно, в задачу Крапиновски и входила подготовка почвы для внедрения своего преемника. Он прибыл в Пат богатым купцом из провинции, не торгуясь, приобрёл виллу, перестроил её на свой лад, не скупясь в звондах, стал вхож в знатные дома Пата, что позволило ему получить статус гражданина, а отпрыску его сводного брата, на правах наследного гражданства, дало возможность баллотироваться в Сенат. И Гелюций Крон был благодарен «дяде» за подготовку не только своего внедрения, но и своего быта. Вряд ли он для увеселения гостей устраивал бы бои рабов на ристалищном кругу.
— Приветствую тебя, сенатор!
По плитам внутреннего дворика со вскинутой тонкой дистрофической рукой шёл парламентарий Плуст. Худой, костлявый, он производил впечатление измождённого непосильным трудом раба, по случаю праздника набросившего на себя дорогую господскую тунику.
— Проходи.
Крон сделал приглашающий жест в сторону чахлых за недостатком света дендроний, меж узловатыми стволами которых лежали ковровые тюфяки. Отодвинув ветви, Плуст прошёл к тюфякам, возлёг на самый толстый и достал из-за пазухи свёрнутую в тоненькую трубку бумагу.
— «Сенатский вестник»? — спросил Крон, вытирая голову краем простыни.
Плуст оскалился. Ему доставляло удовольствие первым сообщать свежие новости и сплетни.
— Он самый. Зашёл утром к Гирону и взял первый оттиск.
— Так они ещё не закончили?
— Заканчивают… — Плуст неожиданно хохотнул. — Старичок, который у Гирона сегодня заправляет, твой?
