Николай Курочкин - Ужасы быта, или гримасы всемогущества
Курочкин Николай
Ужасы быта, или гримасы всемогущества
Николай Курочкин
Ужасы быта, или гримасы всемогущества
1. Спасительное неведение
Что его, разумеется, всего лишь до поры до времени спасало .- так это то, что в него никто не верил. То есть даже и не в него самого (хотя в него тоже никто не верил! Но не это сейчас важно, не это!), а в его способности. Ну или как там их правильнее будет назвать? Дар, что ли? У всех в головах сидел стереотип. Все знали, каким был этот незадачливый и неуклюжий юноша в семнадцать лет, и в двадцать пять, и в тридцать... Дальнейшее просто и незатейливо можно экстраполировать хоть и до могилы. Недотепа, неудачник, жена уйдет (всю жизнь будет перерывать тайком: это ж надо! На какое ничтожество истратила лучшие свои годы! Хотя, коли по правде, то не все лучшие годы, а их остаток. Подаренный ему без особой любви, из страха, -что окажется никому не нужной. Как не смогла стать нужной тому человеку, который нужен был ей для счастья. И потом даже и тому, с которым счастья не могло, не должно было быть, неоткуда. Но должно было быть благополучие и покой. Так и этого не вышло!), что и произошло, когда ей было тридцать четыре, а ему тридцать два - Зинаида была чуть его постарше... Младшим инспектором он будет вплоть до поры, когда все его сверстники станут старшими инспекторами, а кто так и советником. И в инспекторы его переведут со скрипом, и не на среднюю, а на минимальную ставку, единственного в отделе... В общем, горестная, мелочная жизнь его будет длинной цепью мельчайших унижений, копеечных забот, несуразных случайностей и несчастных совпадений. Впрочем, нет. "Несчастных" - слишком крупное слово для обозначения тех невзгод, что с ним стрясались. Понимаете, все это было мелкое, серое, а не траурно-черно-бархатное... Серенькое в крапиночку... Но он понимал, что этот его портрет, вовсе не похожий на то, каков он теперь, а только на тридцатилетнего, прикрывает не хуже шапки-невидимки! Никому не интересно, каким он стал: Потому что из того, каким он был, интересного ни-че-го получиться не могло... На него все давно плюнули, махнули рукой и оставили в покое. Даже самые доброжелательные. Но он понимал, что это не навек. Рано или поздно его новый облик прорвется сквозь пелену стереотипа, и тогда... Тогда все увидят... А что увидят-то? Но об этом позже. А сейчас еще немножко о прошлом. О безвозвратно ушедшем, мерзком и желанном, недосягаемом собственном его прошлом...
2. До тридцати двух лет
В начальной школе у него была не то что дурная - дурацкая привычка: кто-то что-то натворил, учительница спрашивает у класса: "Кто это сделал?", а он сидит и ухмыляется во весь рот, а то и вовсе ржет вслух. Его и наказывали, как очевидного виновника, за проказу, о которой он, скорее всего, сейчас только и услышал. И даже не столько за содеянное, сколько за отношение к своему поступку: ишь, набедокурил и скалится! Это же ранний цинизм! Ну, натворил, так опусти голову, потупь глаза, выговаривай с трудом слова очередного раскаяния навек... А то ишь какой! В очередях все всегда кончалось перед ним. Если в школьном буфете сегодня были вкусные пирожки с повидлом, а он вообще-то и есть не хотел, а встал исключительно ради этих пирожков, предвкушая сладость их и особенный вкус горячего повидла, то уж будьте уверены, кончатся они перед ним. Да не за пять человек, а за одного! Ну, самое большое - за двух! И однокашники, зная эту его особенность, .ввинчивались без очереди впереди него. Ему все равно не достанется! Иногда его даже угощали. Не всегда, впрочем. Когда он стал взрослым, очереди пошли более серьезные, и крахи его стали многообразнее. То стоял за обоями. А были по девяносто копеек за рулон, скромненькие, зеленые с белым, и по рубль двадцать, вульгарные, отвратно (и развратно) розовые, и пока он достоялся, по девяносто кончились! То он стоял за билетом на самолет. Ему надо было в Куйбышев и в Ульяновске на день остановиться, бумаги передать и две подписать. Так что вы думаете? Из нашего города ежедневно через Ульяновск на Куйбышев летают, а через Саратов два борта в неделю. Так через Ульяновск билетов на всю неделю не было, а через Саратов (куда ему никогда в жизни ни за чем не нужно было) есть... И так во всем. Если он брал большую сумку и собирался проехать по магазинам в субботу перед обедом, то почему-то получалось чаще всего так: к часу он добирался до магазина, закрывающегося на обед с тринадцати до четырнадцати, еще и еще с таким же расписанием. К двум он попадал в зону магазинов, закрывающихся с четырнадцати до пятнадцати, а в три уже везде было полно народу, и ему ничего почти не доставалось. Ну, вы уже догадались, что так же было со всеми сторонами быта. Быта, у нас и для нормально удачливых людей еле переносимого, а уж для него!.. Временами он мечтал о том, чтобы не иметь тела, связанных с ним потребностей и идущих от него всяческих неудобств.
3. Мечты...
А еще чаще он мечтал продать душу дьяволу. Ни в какую загробную жизнь он не верил, так что расплачиваться вечными муками за несколько лет блаженства не опасался. А испить блаженства он бы очень не отказался! Он подозревал, что "Фауст" и все прочие такого рода истории - истории того, как отдельные неудачники обдурили нечисть, обменяв нечто осязаемое, чего им не хватало, на неосязаемое, чего ни у них не убыло, ни у чертей не прибавилось, и обмен удался лишь в силу крайней суеверности и малограмотности нечистой силы. Но, увы, это были всего лишь сказочки! Попался бы ему дьявол, охочий до душ! Он бы знал, чего требовать, чтобы потом не кусать ногти, локти и колени в досаде. Он не стал бы просить любви конкретной женщины или денег. Нет! Он не так прост. Он попросил бы везения и долголетия. Ну, не кавказского, а среднего. Семьдесят..: Нет, даже шестьдесят семь лет - две трети века, - но уж чтобы везло во всем! Он не знал, не мог этого знать, но догадывался, что везение окрыляет и распрямляет скомканные, угнетенные, изуродованные непрухой души. И верил, что и он еще сможет распрямиться. Хотя в его возрасте, в общем-то, вряд ли можно измениться. Костенеешь в своих качествах и миропонимании. Четвертый десяток как-никак разменен! Но он не верил в то, о чем иногда позволял себе помечтать. Потому что признать нечисть - означает признать чудеса. А он, споря с коллегами насчет телекинеза, как-то сказал (это в пылу спора было случайно обронено, но потом он понял, что сказал точно и верно!), что признать движение спичечного коробка под действием взгляда - для этого требуется куда более серьезная ломка наших воззрений, чем для признания загробной жизни... Ничего этого там нету. Нигде и ничего! А жаль... Так иногда допекали мелочи, что становилось даже отчасти хорошо, что никого там нет. Потому что явись сейчас дьявол - отдал бы все что угодно за ничтожную цену. За час покоя, за собственную обыкновенность... Дешево! Но только чтобы сразу!
![Джордж Ланжелан - Муха [= Муха с белой головой / The Fly (La Mouche)]](/uploads/posts/books/65247/65247.jpg)
