Роберт Хайнлайн - Присаживайтесь, джентльмены!
– Прекрасно. Королевская пешка на е-3.
– Ага – королевская пешка на е-4.
– А ты консерватор, да? Ты напоминаешь мне одну девицу, с которой я был знаком в Хобокене…
То, что он о ней рассказал, не имело никакого отношения к шахматам, хотя и доказывало, что в определенном смысле она тоже была консерватор.
– Слон f-4. Напомни, чтобы я рассказал тебе о ее сестре. Похоже, она не всегда была рыжей, но ей хотелось, чтобы люди считали, что она такой родилась. И она… Извини, твой ход.
Я начал думать, но голова у меня шла кругом.
– D-2 – d-3.
– Ферзь f-3. Так вот, она…
Он начал подробный рассказ. Я уже слышал однажды эту историю и сомневался, чтобы подобное когда-нибудь с ним происходило, во своим рассказом он меня несколько приободрил. Я даже улыбнулся в темноте.
– Твой ход, – добавил под конец Конски.
– Ох, – я уже не мог вспомнить положение фигур на доске. И решил подготовиться к рокировке, что в начале игры – всегда достаточно безопасно. – Конь с-6.
– Ферзь бьет пешку f-7. Шах и мат. С тебя двадцатка, Джек.
– Что? Этого не может быть!
– Давай, повторим ходы, – и он перечислил их один за другим.
Я мысленно провел всю игру заново и только тогда сообразил:
– Ах, черт меня побери! Ты же сделал мне детский мат!
Он захихикал:
– Тебе надо было следить за моим ферзем, а не за этой рыжей из рассказа.
Я громко расхохотался.
– У тебя есть в запасе еще какие-нибудь истории?
– Найдутся. – И Конски рассказал мне еще одну. А когда я попросил его продолжать, сказал: – Думаю, мне надо малость передохнуть, Джек.
Я вскочил с места.
– Все в порядке, Толстяк?
Он не отзывался, и мне пришлось искать его на ощупь. Когда я коснулся его лица, оно было холодным, а сам он молчал. Прижав ухо к груди, я услышал слабое сердцебиение, но руки и ноги его были словно изо льда.
Конски примерз к дыре, и я изрядно намучался, прежде чем оттащил его в сторону. Я нащупал корку из льда, хотя понимал, что скорее всего это замерзшая кровь. Я попытался привести его в чувство и тут же принялся растирать, но остановился, услышав доносившееся из дыры шипение. Я сорвал с себя брюки, потом мне пришлось понервничать, прежде чем я отыскал в темноте дыру, а когда я ее нашел – сел, плотно закрыв ее правой ягодицей.
Было ощущение, будто я сел на мощный ледяной насос. Затем тело словно обожгло. А через некоторое время я уже не чувствовал вообще ничего – кроме холода и тупой боли.
Где-то вспыхнул свет. Помигал и снова погас. До меня донесся лязг двери. И я что было сил закричал.
– Ноулз! – орал я. – Мистер Ноулз!
Фонарик снова замигал.
– Иду, Джек…
– Вам удалось… – громко зарыдал я. – Вам удалось…
– Нет, Джек. Я не смог пройти следующую секцию. А когда я добрался назад к гермодвери, то потерял сознание. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Там воронка. – Фонарик перестал мигать и ударился о пол.
– Помоги мне, Джек, – странным голосом произнес он. – Разве ты не видишь, что мне нужна помощь? Я пытался…
Я услышал, как он споткнулся и упал. Я позвал его, но он не ответил.
Я попытался встать, но мне это не удалось – я застрял как пробка в бутылке…
Я пришел в себя, лежа лицом вниз, – подо мной была чистая простыня.
– Ну как, получше? – спросил кто-то. Это был Ноулз, одетый в пижаму и стоящий возле моей постели.
– Вы мертвы, – ответил я.
– Ничуть, – усмехнулся он, – Они вовремя добрались до нас.
– Что произошло? – Я смотрел на него, не веря своим глазам.
– Как мы и думали – взрыв ракеты. Беспилотная почтовая ракета потеряла управление и врезалась в туннель.
– А где Толстяк?
– Здесь!
Я повернулся и увидел Толстяка, лежавшего на животе, как и я.
– С тебя двадцатка, – весело сказал он.
– С меня… – Я обнаружил, что у меня без всякой причины текут слезы. – Ладно, с меня двадцатка. Но чтобы получить ее, тебе придется приехать за ней в Де-Мойн.
