Роберт Шекли - Парадиз II
— Думаю, да, — ответил голос Флеминга. — Я попытаюсь.
— Я вернусь с нейрохирургами, — пообещал Говард. — С вами все будет хорошо.
— Не беспокойтесь за меня. Мне очень хорошо, — ответил молодой человек.
Говард потерял счет времени, в течение которого шел. Один узкий коридор следовал за другим, переходя затем в новый. Он утомился, ноги начинали деревенеть. Он поел на ходу. В ранце находились сэндвичи, и он механически жевал, чтобы поддержать силы.
— Флеминг, — позвал он, останавливаясь передохнуть.
Через некоторое время, довольно продолжительное, он услышал едва узнаваемый звук, похожий скорее на трение металла о металл.
— Да?
— Сколько еще? — спросил Говард.
— Недолго, — проскрипел металлический голос. — Устали?
— Очень.
— Сделаю все от меня зависящее.
Голос Флеминга был пугающим, но тишина страшила еще больше. Говард напряг слух, ему показалось, что в глубине станции пришел в движении какой-то механизм.
— Флеминг?
— Да?
— Что все это? Станция обстрела?
— Нет. Пока я не знаю характера ее деятельности. Я еще не полностью включился.
— Но она имеет назначение?
— Да! — металлический голос проскрежетал так громко, что Говард поморщился. — Я снабжен прекрасно функционирующей аппаратурой внутреннего контроля. Только в температурном регистре я могу пробежать диапазон во много сотен градусов в течение одной микросекунды, я уже не говорю о моих резервах химических веществ, источниках энергии и обо всем остальном.
Говард не стал уточнять эти слова. Похоже, Флеминг сливался с машиной, растворяя свою индивидуальность в индивидуальности космической станции. Он заставил себя спросить:
— Почему вы до сих пор не знаете, для чего она служит?
— Недостает главной детали, — сказал Флеминг после паузы. — Необходимой матрицы. Кроме того, я еще владею не всеми средствами контроля.
Заработали другие машины. Переборки вибрировали. Говард чувствовал, как дрожит под ним пол. Создавалось впечатление, что станция пробуждается, потягивается, перегруппировывает свои силы. У Говарда возникло ощущение, что он оказался в брюхе какого-то невообразимого морского чудовища.
Он шел уже несколько часов, оставляя за собой огрызки яблок, апельсиновую кожуру, косточки и хрящики, оберточную бумагу, пустую флягу. Он ел безостановочно, его голод был приглушенным, но постоянным. Во время еды он чувствовал себя в безопасности, поскольку это связывало его со своим кораблем и Землей.
Внезапно, скользнув в сторону, открылась секция боковой переборки. Говард отпрыгнул в сторону.
— Входите, — произнес голос, принадлежащий, очевидно, Флемингу.
— Зачем? Что это такое? — Он посветил в отверстие и увидел движущуюся полосу пола, уходившую в темноту.
— Вы устали, — продолжил голос, похожий на голос Флеминга. — Так будет быстрее.
Говард хотел сбежать, но деваться было некуда. Придется довериться Флемингу.
— Входите.
Говард покорно перешагнул комингс и сел на движущуюся ленту. Перед ним была тьма. Он лег на спину.
— Вы узнали, для чего служит станция? — спросил он в темноту.
— Уже скоро, — ответил голос. — Мы не обманем их надежд.
Говард не осмелился спросить, чьих надежд не обманет Флеминг. Он закрыл глаза и дал мраку поглотить себя.
Движение продолжалось долго. Фонарь, зажатый в руке, светил вертикально вверх, и луч света отражался от полированного потолка. Говард механически жевал бисквит, не различая вкуса и, в общем-то, не отдавая себе отчета, что у него во рту.
Звуки пробуждающейся машины были похожи на болтовню, но этот язык он не понимал. Он слышал напряженное потрескивание движущихся деталей, которые протестовали, соприкасаясь друг с другом. Потом донеслось бормочущее журчание струи масла, и успокоившиеся детали заработали бесшумно. Не до конца проснувшиеся моторы ворчали. Они нерешительно постукивали, покашливали. Затем принялись напевать с приятным для слуха оживлением. И непрестанно, поверх остальных звуков, слышалось дребезжание контуров, которые перенастраивались, принимали новые распоряжения, приспосабливались.
Но что все это значило? Говард, лежавший с закрытыми глазами на движущемся полу, до сих пор не знал. Единственной точкой соприкосновения с реальностью был кусочек бисквита, который он жевал и который не замедлил исчезнуть, уступив место кошмару.
Он видел скелеты, в строгом порядке марширующие по планете, миллиарды скелетов, стройными рядами пересекающие заброшенные города, плоские черные поля и поднимающиеся в космическое пространство. Один за другим они проходили мимо мертвого пилота с маленького корабля, и труп смотрел на них с завистью. «Позвольте мне присоединиться к вам, — умолял он, но скелеты лишь с жалостью качали головами, потому что пилот все еще нес на себе бремя плоти. — Когда же плоть отвалится, когда он освободится от своей ноши? — вопрошал труп, но скелеты только качали черепами. — Когда? Когда машина будет готова, когда станет известна ее функция? Когда, наконец, миллиарды скелетов получат искупление, а труп будет освобожден от плоти?» — Своими безобразными губами пилот умолял забрать его немедленно. Но скелеты видели в нем лишь плоть, и его плоть не могла покинуть продовольствие, собранное на судне. С печальным видом они продолжали свой путь, а пилот оставался ждать на корабле, ждать, когда его плоть разложится окончательно и отстанет от костей.
— Ага!
Говард проснулся, резко вскинувшись, и огляделся. Ни скелетов, ни трупа. Только переборки станции со всех сторон. Он порылся в карманах, но съестного не обнаружил. Он собрал крошки и положил их на язык.
— Ага!
Значит, он действительно слышал голос.
— Что там случилось? — спросил он.
— Я знаю, — произнес голос с торжествующей интонацией.
— Вы знаете? Что вы знаете?
— Мою цель!
Говард вскочил на ноги, обшарив пространство вокруг себя лучом фонаря. Звук металлического голоса вернулся к нему эхом со всех сторон. Он был охвачен неведомым ужасом. Его вдруг очень сильно напугало то, что машина осознала свою задачу.
— И какова ваша цель? — спросил он тихо.
Вместо ответа брызнул ослепительный свет. Говард зажмурился, отступил назад, чуть было не упав навзничь. Металлическая лента остановилась. Открыв глаза, он обнаружил, что находится посреди ярко освещенного зала. Все переборки были покрыты зеркалами.
Тысячи Говардов смотрели на него неотрывно. Он быстро повернулся, оглядывая зал.
Выхода не было.
Но тысячи Говардов вместе с ним не повернулись. Они стояли неподвижно.
