Хуан Мирамар - Несколько дней после конца света
– Отличный продукт – надо было тебе патент взять в свое время. Но расскажи про луддитов, а потом по второй…
– Луддиты как луддиты, – Иванов взял еще одну шпроту, – подростки какие-то патлатые и скинхеды, старик сумасшедший.
«Луддиты как луддиты, – подумал Иванов, – подростки патлатые и скинхеды, а старик, должно быть, у них начальник».
Они вышли неожиданно из заброшенного фруктового сада, что тянулся вдоль шоссе, по обочине которого шел Иванов.
– Лэптоп прячешь, интеллигент, – ровно, без интонации сказал старик.
«Как будто на венгерском говорит, без ударений», – Иванов сразу понял, что старик не в своем уме.
– Открывай рюкзак – посмотрим, что у тебя там, – так же размеренно, как автомат, продолжал старик.
Молодые держались позади. Они, как и старик, были одеты в черную униформу с серебристой эмблемой «Воинов Нэда Луда» на рукаве: рука, сжимающая молоток.
Иванов, не вступая в пререкания, молча снял с плеч и расстегнул рюкзак, подумав при этом, что луддиты сильно изменились с первых месяцев своего движения, когда это была разношерстная толпа агрессивных недоумков, которая сначала митинговала перед каким-нибудь офисом или банком, а потом с криком «Бей машины!» врывалась туда и крушила все подряд.
«Приоделись, раздобрели и форма даже не лишена элегантности – эмблема серебристая, – тут Иванов заметил на поясе у одного из скинхедов кобуру, – и вооружились уже. Интересно, кто прибрал к рукам эту братию, а в том, что кто-то прибрал, сомневаться, кажется, не приходится».
Старик начал вытаскивать из рюкзака книги: «Капитализация и акционирование», «Демократическая Польша на пути в Европу».
«Где сейчас эта Польша, демократическая и не демократическая?» – некстати подумал Иванов, а старик сказал:
– Сочувствуете идеям Сакса-Бальцеровича-Гайдара? – при этом он перешел на «вы» и лексикон его изменился. – А миллионы жертв этих теорий вас, конечно, не волнуют? В Аргентине, той же Польше, в России, у нас – тысячи и тысячи жертв этих теоретиков умерли с голоду, остались без работы, без средств к существованию и без крыши над головой.
Старик говорил гладко, очевидно, заранее заготовленный текст. Подростки и скинхеды начали окружать Иванова, от них сильно пахло потом.
– Конечно, вашу судьбу будет решать Народный суд, – продолжал старик, – но я знаю законы, и главный из них – закон человеческой совести, согласно этому закону, вы – преступник и заслуживаете расстрела, и мы, Воины Нэда Лудда, наделены полномочиями экзекуторов.
«Я могу от них убежать, – решил Иванов, – главная опасность – скинхеды, старик и пацаны мне не помеха, но надо попробовать разойтись мирно».
– Я эти книги уничтожаю, – сказал он, – самогон из них гоню.
Старик даже не улыбнулся и только покачал головой.
– Чего не выдумаешь под угрозой смерти?!
Заинтересовался один из скинхедов, Иванов как раз вытащил из рюкзака бутылку с самогоном.
– Это типа как? – спросил он, взял у Иванова бутылку, понюхал и с видом знатока провозгласил: – Первач!
– Рву их мелко или рублю топориком, – начал разъяснения Иванов, – заливаю водой, ну, дрожжи там или сахар и перегоняю. Книг двадцать идет на литр.
– Читаете небось перед этим? – хитро прищурившись, спросил старик.
– И раньше не читал, и теперь не читаю, – ответил Иванов, – не интересует меня экономика и не понимаю я в ней ничего.
Старик хотел спросить еще что-то, но скинхеды уже оттеснили его, заинтересовавшись не на шутку.
– А краску как? – второй скинхед взял у товарища бутылку и посмотрел на свет. – Чистая.
– А что краска? – ответил Иванов. – Краска вся в кубовом остатке остается.
– Где? – спросил второй скинхед.
– На дне кастрюли или таза, – пояснил Иванов и подумал: «Ну, теперь надо брать инициативу в свои руки».
– В общем, для вас я интереса не представляю, лэптопа у меня нет, – подытожил он и добавил специально для старика, – и идеологию «толстых» я не разделяю.
Он решительно забрал бутылку у скинхеда, положил обратно в рюкзак и стал запихивать в него книги.
Старик, казалось, совсем не расстроился из-за того, что жертва от него ускользала, он взял одну из книг, которые Иванов еще не успел запихнуть обратно в рюкзак – неожиданно для Иванова, да, наверное, и для старика, это оказался «Анти-Дюринг», – и сказал:
– А вот эту не трогай, сынок, священная книга!
Иванов надел рюкзак и поправил лямки.
«Теперь надо спешить», – подумал он и пошел прочь от луддитов быстрым шагом, не оглядываясь.
Когда он наконец решил, что можно оглянуться, луддитов на дороге уже не было – видимо, они опять заняли свою позицию в заброшенном саду.
Он прошел еще немного, но потом подумал, что пора отдохнуть, и присел на скамейку под навесом на автобусной остановке со странным названием «Логическая». Он подивился этому названию, а потом вспомнил, что здесь рядом находился Институт метрологии и остановка называлась «Метрологическая», просто первые буквы теперь исчезли.
«Название нелепое даже для коммунистов», – подумал он и закурил.
Иванов устал, был голоден и зол. Его раздражало все: и институтские теоретики, затеявшие игру в спасение человечества, и луддиты (хотя он мысленно поздравил себя с маленькой победой), и идиотская затея Аврама Рудаки с этим капитаном Немой, ради которого он плетется теперь в такую даль, но больше всего раздражала Иванова встреча с Панченко в институте – он думал о ней уже довольно долго и не мог ничего придумать, и это-то и раздражало особенно.
Иванов не считал себя полным невеждой, чему подтверждением могла служить докторская степень по физике, но встреча в институте совершенно не вписывалась в какие-либо известные ему представления об объективном мире, и это его мучило.
Он вспомнил, как рассеянно шел по длинному институтскому коридору в кабинет Академика и прошел было уже мимо ставшей привычной группки Аборигенов, усевшихся в кружок на полу возле окна, как вдруг что-то заставило его остановиться и присмотреться к ним повнимательней – один из Аборигенов был одет в строгий темный костюм.
Это было странно само по себе, но, мало того, у Аборигена было лицо академика Панченко. Иванов зажмурился, потер глаза, но видение не исчезало: он готов был поклясться, что это Панченко – трудно было не узнать его широкоскулое, тонкогубое лицо, на котором застыло выражение собственной значимости.
Иванов хорошо знал Панченко еще с аспирантских лет, не раз сталкивался с ним и потом по работе, но так же хорошо знал он и то, что академик Панченко умер полгода назад. Правда, сам Иванов на похоронах не был, хотя и был делегирован от отдела, но Переливцев был и подробно рассказывал, кто был на похоронах и где хоронили.
